я знала, как сейчас приходится туго Соне, когда семья ее увеличилась на столько ртов.
Федя остался в доме на Долгоруковской. За ним пришли от Тарарыковых папиных друзей. Тарарыкова, участника московских событий, вскоре арестовали; его расстрелял карательный отряд в Коломне. Федю отвели в другую семью.
Он кочевал из дома в дом, пока не освободили маму.
Глава десятая
Мать продержали в Таганской тюрьме около трех месяцев. Улик против нее не оказалось. Конечно, если бы у нее нашли патроны, ей бы не миновать каторги.
Ее допрашивали несколько раз и выпустили наконец на свободу.
— Я вышла за тюремные ворота, — рассказывала мама, — и остановилась.
Куда идти? Где искать детей?
Мы с Павлушей торопимся все рассказать скорей и умолкаем.
— А папа?
Об отце мать ничего не знала.
События приходили к нам противоречивыми рассказами с улицы, обрывками бесед взрослых. Мы слышали:
Каляев убил московского генерал-губернатора, стреляли в генерала Трепова, по чьему приказу для народа патронов не жалели, холостых залпов не давали.
Мы повторяли то, что мы слышали, и то, что мы хотели слышать.
— Везде будут бастовать и в Баку, и в Дидубе. Все рабочие выйдут с ружьями, и они победят, — говорит Павлуша. — И папа выйдет, — тогда выпустят всех из тюрем.
Мать искала работу. Она нанялась портнихой в какую-то модную мастерскую на Страстной площади. Рано утром уходила, мы оставались одни. И мы первые увидели отца, да только вернулся он не надолго.
— Никому не рассказывайте, что я был здесь, — сказал он, — я опять уезжаю…
Из московской тюрьмы отца с агентом охранки отправили в Ростов-на-Дону.
Там он должен был оставаться под надзором полиции. «Но я не мог жить там, — говорил отец, — неизвестность о вас всех мучила меня». Он скрылся из города и в апреле был в Москве: нас повидал, с товарищами встретился и снова уехал в Архангельск; надо было наладить связь с местной организацией.
Однажды мама сказала:
— Отец скоро вернется.
Это было вечером. А на другой день утром в квартиру позвонили. Мы, как всегда, были одни — я, Павлуша и Федя. Незнакомые люди стояли в дверях.
— Аллилуев здесь живет? — спросили они. Павлуша посмотрел на меня и ответил первый:
— Нет, он здесь не живет.
— Он в Ростове, — добавила я.
— Вам он папаша?
Нас расспрашивают ласково, предлагают конфеты.
Я не верю этим людям и твержу свое:
— Папа не возвращался из Ростова.
— Он там, — поддерживает меня Павлуша. Люди ушли.
— Молодцы, — сказала мама, когда мы рассказали ей о пришельцах.
Но ясно было, что отцу нужно скорее покидать Москву. Опять в Баку! Там отец надеялся получить работу. Он прощался с нами и утешал, нас:
Может быть, скоро выпишу вас всех.
Лето. Мы скучаем в чужой Москве. Мама приходит поздно, она работает до ночи, вечером учится на курсах кройки и шитья.
И как же мы обрадовались, когда пришел к нам старый наш друг дядя Миша — Михаил Иванович Калинин. Мама была дома, когда вечером он позвонил.
— Откуда? — спрашивает мама.
Из отдаленных мест, — отвечает Михаил Иванович.
Он возвращался из ссылки в Повенце.
— А товарищей моих узнать нельзя, — сказал Михаил Иванович, — как выросли.
Их на плечи теперь не поднимешь.
На другой день Калинин с Савеловского вокзала уезжал к себе в деревню, на родину, в Тверскую губернию. Мы с мамой провожали его.
Еще навестил нас в Москве старый тифлисский знакомый: Яша Кочетков.
В Тифлисе он вместе с отцом работал в железнодорожных мастерских. Сейчас, после ссылки, которую отбывал в Архангельской губернии, он собирался в Тифлис.
— И нам туда хочется, Яша, — заныли мы с Павлушей.
— Ну, что же, отпустите их, Ольга. Доставлю к отцу. У Павлуши горели глаза. Новое путешествие! В самом деле, не засиделись ли мы в Москве?
Мать отпустила нас. Отец писал, что он уже нашел работу. Мама захотела закончить курсы и лишь тогда ехать в Баку. Не думали мы, прощаясь с ней, что пройдет много месяцев прежде чем мы снова увидим ее и соберемся все вместе. И курсов все равно маме окончить не удалось.
В дороге мы чувствуем себя самостоятельными. Павлуша выходит на остановках и вскакивает на вагонную лесенку после третьего звонка, чего никогда не разрешалось делать при маме. Обстановка железнодорожных переездов, такая привычная и знакомая по прошлым путешествиям, в этот раз удивляет неожиданным беспорядком. Поезд подолгу стоит на мелких разъездах. На вокзалах группами озабоченно собираются железнодорожники. Наши кондуктора подбегают к ним.
Яша Кочетков беседует с проводником. И мы услышали знакомое слово «забастовка»!
Железнодорожники готовятся к стачке.
Мы подъезжаем к Ростову. Отсюда начинается линия Владикавказской железной дороги. По ней мы должны добраться до Баку. Поезд останавливается. Мы соскакиваем.
Платформа оцеплена жандармами. Яша Кочетков вместе с нашим проводником останавливается около группы людей.
— Ни одного штрейкбрехера, — слышим мы. — Бастует вся линия.
Владикавказская дорога забастовала. Поезда до Баку не идут. Возбужденный, взволнованный Яша куда-то убегает. Мы остаемся на платформе около наших корзинок. Яша возвращается.
— Дождемся поезда в Новороссийск, — говорит он, — а оттуда морем доедем до Батума. Оттуда в Тифлис, потом в Баку.
Мы довольны всем. Павлуша объясняет мне, какой пароход повезет нас из Новороссийска. «Наверное, почтово-пассажирский — это самые большие». В новороссийском поезде вагоны переполнены. Яша с трудом находит нам места.
Тяжелый пассажирско-грузовой пароход готовился к отплытию в Новороссийском порту, когда мы с Яшей добрались туда. Павлуше не терпелось взбежать по трапу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63