Шумные выступления шли на заводах. Забастовки не прекращались с начала нового года. С 9 января щиты в трансформаторных будках на Сампсониевском электропункте, на Лиговке, за Невской заставой все чаще и чаще подавали сигналы:
— Завод остановился! Забастовка!
Как верные барометры, щиты отражали настроение питерских окраин. Сейчас сигналы не прекращались. Заводы останавливались повсюду. Не боясь угроз, забастовщики выходили на улицы.
Так пришел февраль семнадцатого года. 25 февраля петроградцы увидели толпу, двигавшуюся с Выборгской к Невскому проспекту. Солдаты, рабочие, женщины, бедняки питерских окраин… Красные лоскуты развевались над их головами.
Вставай, поднимайся, рабочий народ! —
гремела песня.
— Что это? — спрашивали испуганно прохожие.
— Революция! — отвечали им. — Это революция! Мы — я, Надя, тетя Маня шли с этой толпой. Она двигалась с Выборгской к центру столицы.
Накануне мы пришли на Сампсониевский и остались там в квартире дяди Вани. После выжидающей тишины Невской заставы — мы в гуще событий. Здесь знают подробно о том, что происходит. Знают, какие полки и заводы поднялись и готовы выступить. Многие из тех, кто сейчас руководит забастовками, хорошо нам знакомы.
— Завтра будет решающий день, — повторяют у нас. Завтра, которое мы нетерпеливо ждем, приходит гулом выкриков, цоканьем лошадиных копыт. Эти звуки врываются в окна и будят нас.
Рабочие идут к Невскому. Они близко. Дом на Сампсониевском окружили казаки.
— Вниз, скорее вниз! — торопим мы друг друга. Скорее выйти на улицу, посмотреть, что происходит там, присоединиться к толпе! Но со двора не выбраться. Отряд казаков загородил дорогу. Кони стоят неподвижно, всадники, что-то выжидая, сдерживают поводья.
Оттесненная конями, толпа сгрудилась у ворот. Непонятно, — что происходит?
Мы пытаемся пробраться к воротам, когда оттуда выскакивает человек в кожаной куртке. Он поднимает руку, блестит дуло револьвера.
— Сдавайтесь! — кричит человек казакам. — Сдавайтесь, братцы. Нас много…
Присоединяйтесь к нам.
Мы узнаем старого знакомого, Августа Тоома с за вода Лесснера. Но возглас казачьего офицера заглушает его слова.
— Вперед! Шашки вон! — командует офицер. Но казаки не двигаются. Неподвижна и толпа. И вдруг, стегнув коней, всадники резко поворачивают… Минута — и лошади скрываются в противоположных воротах. Напрасно командир один посреди двора потрясает шашкой… Выскочивший из толпы дворник что-то шепчет офицеру, и тот, испуганно оглянувшись, скрывается вслед за своими.
Мы уже на улице. На грузовике у ворот поют «Марсельезу». Там Август Тоом. Мы кричим:
— Куда вы? Куда нам идти?
— К Московским казармам! Бегите скорей! — отвечают с грузовика.
Мы торопимся по пустынной Боткинской, — вот уже медленно движемся с толпой по Нижегородской улице. Новые группы военных и рабочих присоединяются к шествию. Слышно, как в толпе кричат:
— Ура волынцам! К нам, братцы, к нам! Идемте-с нами! Ура, братцы!
Так приветствуют солдат автоброневых частей.
— Долой царя! — кричат в толпе. — Долой предателей народа!
Несколько раз по пути возникает замешательство. Нас теснят назад. Где-то близко беспорядочная стрельба — Стреляют, — слышим мы, — стреляют в толпу. Но никто не поворачивает обратно.
Люди стоят, не разбегаясь. Выстрелы не страшат, опять мы идем вперед В этот день толпа освобождала из тюрем политических заключенных. Под вечер во дворе дома на Сампсониевском мы застаем первых освобожденных из Выборгской тюрьмы. В арестантских куртках, с непокрытыми головами, они забегают греться в подъезды Холодно и морозно к концу февральского дня.
Надо помочь людям, одеть, накормить их. С товарищами, живущими в нашем доме, мы решаем обежать квартиры и у жильцов собрать одежду для освобожденных.
В шкалу дяди Вани нашлось его старое пальто, пиджак, шапка. Вещи нам всюду дают охотно, выносят еду. И тут же, посреди двора, люди наскоро переодеваются, жуют хлеб, кто-то уже строит их в отряды.
— Идите, присоединяйтесь к восставшим, — напутствуют освобожденных.
Новой жизнью живет столица. Газеты не выходят, но по расклеенным на стенах домов листкам и объявлениям узнаем, что все полки примкнули к восставшим рабочим, свергнут царь. Прохожие на улицах громко читают текст царского отречения. Арестованы министры. Новое правительство в Думе. Туда, к Таврическому дворцу, весь день движутся толпы питерцев.
На электростанции рабочие проводят первые открытые собрания. Выбран революционный заводской комитет, в него вошли Яблонский, отец, другие товарищи.
Отец теперь дни и ночи, почти не забегая домой, проводит на электростанции, где заводской комитет по-новому налаживает работу кабельной сети Питера.
Когда с колоннами рабочих мы идем к Таврическому дворцу, в обгоняющей нас машине мы видим отца.
— Папа, папа! — Мы с Надей не можем сдержать громкого возгласа. Наконец-то после стольких дней мы увидели отца. — Приезжай на Выборгскую! Мы там!
Отец слышит и, придерживая у ног винтовку, машет нам рукой. На рукаве его пальто красная повязка.
— Где мама, Федя? — издали доносится до нас. Знакомым путем, которым много лет подряд я ходила в гимназию, движемся мы к Думе. Новыми кажутся исхоженные мостовые и тротуары. Толпа, красные флаги, мелодия «Марсельезы»… У Арсенала на Литейном — толпа. Люди с красными повязками на рукавах раздают винтовки.
Арсенальные служащие присоединяются к нашей колонне. Впереди арсенальцев шагает Конон Демьяяович Савченко. Когда мы проходим по Шпалерной мимо знакомого дома Колобова, мимо гостеприимной «ямки», Конон Демьянович, оглянувшись на дом, останавливается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63