Если иен было достаточно — легко было под конец поднять курс, но если их было мало — курс неизбежно падал. Начинал я обычно со вчерашнего курса, предлагая пакеты по сто и более иен. Я называл цену и, не имея покупателей, понижал её на копейку, потом на две и т. д. Этот аукционный способ требовал поддужного, так как никто в торговлю не вступал, ожидая ещё большего понижения. Когда курс подходил к назначенному министром минимуму, я отпивал глоток чая из стоявшего на столе стакана. Это был условный знак моему помощнику Циммерману, чтобы тот купил пакет иен по этому курсу. Он совершал покупку, конечно, на имя той же Кредитной канцелярии, которой принадлежали и иены, но об этом никто не знал. С этого момента члены биржи, боясь, что иен не хватит, вступали в торг, и курс поднимался. Так шло с небольшими колебаниями до тех пор, пока в кассе не истощалась вся наличность принесённых буферок. С этого момента, если оставались иены, опять по условному знаку выступал мой помощник, скупая их для Кредитной же канцелярии, чем курс несколько поднимался. После окончания работы биржи следовал подсчёт всех сделок и выводился средний курс, который и вывешивался у ворот дома «Кунста и Алберста» на Светланке, в котором было снято помещение под биржу.
Подходило двадцатое число — день выплаты жалованья правительственным чиновникам. Обычно накануне министр давал крупные суммы на поднятие курса рубля. Один раз он выдал сразу сорок тысяч иен. Курс взлетел вверх, по нему сделали расчёт жалованья. А на другой день мне отпустили только тысячу иен, и курс, конечно, понизился. Чиновники оказались в убытке, и началось совершенно справедливое недовольство биржей. Тотчас я подал докладную записку, настаивая на необходимости изменить систему выдачи жалованья, перейдя с месячного расчёта на еженедельный, что делало бы курс более равномерным и устойчивым. Но на это предложение последовал отказ. Выдачу иен стали сокращать, и бывали дни, когда мне давали вместо ожидаемых по плану пяти тысяч только пятьсот. Конечно, это привело к падению курса буферных кредиток, и месяца через два они совершенно исчезли с рынка. Взамен стали выдавать мелкое серебро, которое к этому времени японцы вернули нашему правительству в количестве двенадцати миллионов рублей. На поддержку курса серебра правительство ничего не отпускало. Курс вывести по паритету не удалось, он даже упал ниже стоимости содержащегося в серебряном рубле металла и оценивался в пределах тридцати семи — сорока сен за рубль.
В декабре биржу закрыли, и я вновь остался без заработка.
За все пять месяцев действия биржи я заработал четыреста с небольшим иен, на что существовать было невозможно.
К тому же на бирже у меня украли прекрасную хорьковую шубу, взамен которой Биржевой комитет отдал мне пишущую машинку.
Эта пятимесячная работа маклером дала мне много практических знаний в области эшанжа, и я решил открыть свою меняльную контору. Риск сводился главным образом к плате за помещение. Биржа платила за аренду триста пятьдесят иен в месяц. Из этой суммы фирма «Кунст и Алберст» не скинула мне ни одной сены. Я оставил помещение за собой и стал хлопотать в Кредитной канцелярии о разрешении открыть меняльную контору. Но ответ затягивался, а помещение обходилось каждый день в двенадцать иен. Придя в канцелярию, я стал ругаться. Во Владивостоке действует более пятидесяти меняльных японских лавок и более ста китайских- и ни одной русской. Что же прикажете делать, принять китайское подданство, что ли? Это подействовало, и к 1 января 1921 года я открыл собственное дело.
* * *
Осенью, в конце сентября 1920 года, моему зятю и сыну удалось выхлопотать казённую квартиру.
Квартира была не из важных, помещалась в одноэтажном каменном доме, была сыровата и грязна, но вмещала в себя пять небольших комнат, что было достаточно для нашей семьи в шесть человек.
Но в декабре и зять, и сын ушли в отставку, и мы все трое остались без заработка, да и квартиру должны были очистить в месячный срок. Только одна Наташа бегала по своим урокам. Наступило тяжёлое время.
За период пребывания во Владивостоке припоминаю курьёзный случай. У нас был повар-китаец. Старик ещё носил длинную косу, что указывало на консервативность его взглядов и давало некоторую гарантию его честности. Под влиянием китайской революции нравы у китайцев изменились так же сильно, как и у нас. И прекрасная в прежние времена китайская прислуга стала хулиганить. Однажды под утро я был разбужен поваром.
— Вставайте, капитана, к нам забрался хунхуза.
Я, быстро одевшись, прошёл в кухню, захватив с собой браунинг.
Повар указал мне на сломанный замок у входных дверей. Выяснилось, что хунхуза ничего не успел украсть, ибо был пойман поваром.
— Где же он?
— Хунхуза на дворе, — ответил повар.
Я, опасаясь нападения, с браунингом в руке вышел на двор. Посреди небольшого двора стоял высокий фонарный столб, у которого стоял хунхуза. Ничего страшного в нём не оказалось. Когда я к нему подошёл, то заметил, что руки его связаны и привязаны к столбу, но связаны мочальной верёвкой. Если бы вор сделал малейшее движение, мочалка порвалась бы.
— Послушай, Василий, зачем ты связал его этой мочалкой? Ведь разорвать её ровно ничего не стоит.
— А потому, капитана, что рвать нельзя. Хунхуза не может разорвать, раз он попался и ему связали руки.
Что за странный народ, думал я. Ведь это всё равно что если бы я, поймав вора, приказал ему дожидаться на улице рассвета, с тем чтобы, когда настанет день, отвести в участок.
— Ну, Василий, что же нам с ним делать?
— Что скажет капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128