Противник не мог не отметить частого нашего движения здесь и, следовательно, должен был принять контрмеры.
Но как бы ни расценивали мы обстановку на участке перехода, а он был уже определен и полку надлежало выйти к деревне Каменка и приготовиться к броску во вражеский тыл. Путь наш лежал через промежуточную базу, созданную в деревне Марево, примерно в 150 километрах от Валдая и в 60 - от линии фронта. Сейчас там находилась бригада Васильева, которой предстояло уйти в немецкий тыл неделей раньше нас. Зная о моем желании встретиться с Васильевым и Орловым, Тужиков предложил мне поручить переброску полка в Марево комиссару и начальнику штаба, а самому лететь туда на самолете: иначе бригаду там я уже не застану. Я с радостью согласился.
Тужиков отвез меня на полевой аэродром в Выползово, я был посажен в У-2, самолет вырулил на старт, а потом я даже не заметил, в какой момент оторвались мы от земли. Она плавно ушла вниз, и все оставшееся на ней стало походить на игрушки - миниатюрные, аккуратные и очень чистенькие, будто только что из магазина. Я смотрел по сторонам, затаив дыхание.
Дело в том, что это был первый в моей жизни полет, а мечтал я о нем очень долго.
Когда-то, еще мальчишкой, увидев впервые сразу три самолета, летевших, судя по всему, от Москвы к Петрограду, я твердо решил стать летчиком. Да и какой мальчишка не грезил тогда этим! На смену мечте о капитанском мостике шла в первые десятилетия нынешнего века мечта о пилотской кабине. И это было вполне понятно. Но точно так же, как и раньше, когда капитанских мостиков было явно меньше, чем желавших стать их хозяевами, осуществление детской мечты было суждено далеко не всем. Моя, например, не сбылась. Но с тех самых лет и доныне, где бы я ни был и чем бы ни занимался, я старался как можно больше знать об авиации: о самолетах, о летчиках, обо всем новом, что было связано с покорением бескрайнего пятого океана. И с самого детства преследовало меня неотступное сильнейшее желание полететь. Всякий раз, когда видел я самолет, оно вспыхивало с новой силой, и я, взрослый уже человек, отчаянно и по-мальчишески завидовал не только пилотам - об этом уже и говорить не приходится,- но даже просто пассажирам, И вот теперь я впервые лечу!
Мне было тогда уже тридцать пять, и я многое успел повидать в жизни вторую войну как-никак проходил, а это, согласитесь, не шутка. И все-таки до сих пор помню я чувство, которое испытал во время коротенького, в общем-то, перелета на У-2 из Выползово в Марево.
Это была ни с чем не сравнимая радость, заполнившая всего меня до отказа. Каждый, кто летал когда-нибудь на У-2, знает, что легонькую эту машину ветер мог бросать, как ему вздумается. В тот день болтало нас прилично, но я не обращал на это внимания. Я наслаждался полетом. И поэтому, когда самолет, сделав круг, пошел на посадку, мне показалось, что пролетели мы не 150 километров, а раз в десять меньше.
* * *
Я шагал по тихой и удивительно малолюдной деревеньке, разыскивая штаб бригады. Собирался уже спросить у кого-нибудь дорогу, как вдруг увидел в окне одной избы стучавшего изнутри по стеклу радостно улыбавшегося и делавшего руками замысловатые жесты Орлова. Бросился к крыльцу и столкнулся с выбежавшим навстречу Сергеем Алексеевичем. Мы крепко обнялись, расцеловались.
Зашли в избу. Орлов был один и тут же принялся щедро угощать расставленной на столе едой. Я заметил стоявшую у него под рукой початую бутылку спирта и про себя удивился: неужели пил один? Раньше за ним этого не водилось. А Орлов тем временем уже разлил спирт в стаканы, мы чокнулись, выпили за встречу и долго рассказывали друг другу о том, что произошло с нами за три месяца, минувшие с памятной ночи 7 сентября, когда мы простились в окруженном карателями лесу под Татинцем. Я заметил, что в рассказах Орлова звучит какая-то скрытая обида. Что-то угнетало его, но прямо он об этом не говорил.
Еще в Валдае я был несколько удивлен сдержанностью, с которой там говорили о Васильеве и Орлове. Это было непривычно, поскольку очевидные их заслуги никогда и ни у кого не вызывали раньше сомнений и авторитет их был очень прочным - не только в бригаде, но и в штабе Северо-Западного фронта, в опергруппе ЛШПД. Теперь же что-то изменилось. И дело было не в том, что перестал существовать Партизанский край,- неравенство сил в борьбе за него было видно всем, винить Васильева и Орлова не в чем. Да и решение о передислокации бригад и полков в другие районы было санкционировано Ленинградским штабом партизанского движения. Тогда в чем же дело? Прямо об этом никто не говорил, но можно было понять, что выход командования бригады в советский тыл кое-кто посчитал совершенно беспричинным, а оттого чуть ли не преступным. Помню, я решил тогда, что все это - досужая болтовня, сплетня и не более. Но при встрече с Орловым я увидел, что все не так просто. Во всяком случае бутылка спирта на его столе явно свидетельствовала о каком-то неблагополучии. Узнав, что Васильев расположился в одном из соседних домов, я поспешил к нему.
Комбриг, помначштаба Рябов и еще два или три человека из штаба бригады обсуждали какие-то детали предстоявшего назавтра марша. Увидев меня, Николай Григорьевич порывисто встал, шагнул навстречу, крепко обнял и долго стоял, не ослабляя рук. Он рад был встрече не меньше, чем я. Попросил подождать несколько минут, а когда все разошлись, мы устроились поудобнее и проговорили до самого утра. Васильев и слышать не хотел о том, чтобы лечь спать, хотя с рассветом ему предстоял дальний путь.
Выглядел он очень неважно. Я слышал, что комбригу нездоровится, но никак не предполагал, что застану его таким больным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112