Заметил, правда, что в один из дней в гарнизон прибыло пополнение. Это несколько насторожило: не собираются ли гитлеровцы напасть на нас раньше, чем мы на них? Приказал усилить наблюдение.
Погода в эти дни настолько испортилась, что держать на нашем аэродроме группу приема самолетов стало бессмысленным. Отозвали ее в полк.
Наконец 16 января, примерно в шесть утра, появился диверсионный отряд. Но не радость принес его приход, а сильнейшую тревогу. Дело в том, что ни о каких мерах предосторожности наши диверсанты не позаботились. Раздобыв где-то в пути целый санный обоз, нисколько не маскируясь, открыто, чуть ли не с песнями двигались они к месту встречи с нами. Так же лихо въехали они и в Никулино, разбудив буквально всех жителей деревни. Подкрепившись там едой, а кое-кто и самогоном, они двинулись прямиком в Ругодевский лес по единственной, ведущей только в нашу сторону, дороге. О том, что по их следу в лагерь легко могут прийти немцы, никто даже не подумал. А между тем именно это и произошло. Мы не успели даже отчитать этих ухарей за беспечность.
С наблюдательного поста прибежал связной и доложил, что в Никулино на подводах приехало человек 200-250 гитлеровцев. Не прошло и получаса, как последовало новое сообщение: противник появился в деревне Хахалево. Со стороны Новоржева сюда подошел отряд численностью до 150 человек. Стало ясно, что противник готовится к бою. Вряд ли он предполагает встретить в лесу полк скорее всего, гитлеровцы рассчитывают блокировать и подавить всего лишь подошедший только что отряд, который наделал столько шума. Но столкновения все равно уже не избежать. Мы решили занять оборону, продержаться до темноты, а затем вырваться из окружения, в которое нас неизбежно возьмут, и уйти в новый район.
ШАЛЬНОЙ МИНОЙ. 1943 год, 16-17 января
Примерно к девяти часам гитлеровцы завершили подготовку к атаке и, окружив лагерь, начали боем прощупывать нашу оборону. Вскоре на всех направлениях завязалась упорная перестрелка.
Учитывая, что впереди целый день, я приказал экономить боеприпасы: вести огонь из автоматов только одиночными выстрелами и лишь в исключительных случаях - короткими очередями; пулеметный и минометный огонь - только по скоплениям врага.
Чувствовалось, что гитлеровцы никак не могут определить нашу численность. Несколько раз они пытались провести фланговый маневр, заход в тыл, однако повсюду встречали ответные удары, приносившие им ощутимый урон. Наши позиции были настолько хороши, что в течение двух первых часов боя мы не имели никаких потерь. И это несмотря на то, что интенсивность огня противника постоянно увеличивалась: атакующие вызвали подкрепление.
Но вот поступило донесение, что гитлеровцам удалось несколько потеснить отряд Алексеева. В зоне между новыми позициями отряда и неприятелем остался раненный в живот и в левую руку командир группы Мельников. Немцы попытались захватить его в плен, однако Мельников отчаянно отстреливался из автомата.
Партизаны тоже пробовали пробиться к нему - хотели помочь выйти из-под огня,- но безуспешно. Вместе с Цветковым я направился к отряду Алексеева.
Мы отошли от штаба всего метров на тридцать - сорок. И в это время я почувствовал сильный удар по голени правой ноги и услышал оглушительный взрыв. "Еще не осознав, что произошло, я оглянулся и увидел медленно оседавшего в снег Цветкова и вздыбившуюся на привязи у дерева метрах в тридцати мою лошадь. Мина, выпущенная противником, вероятнее всего, наугад, разорвалась примерно в метре справа и сзади от меня и в трех-четырех метрах перед Цветковым, шедшим за мной.
Никогда - ни на финской, ни на этой войне - не покидала меня уверенность в том, что ни пуля, ни осколок тронуть меня не могут. Чем эту уверенность объяснить, я не знаю, но была она так велика, в стольких, боях крепла, что, даже увидев собственную кровь, я подумал, что это кровь Васи. Не ощущая еще боли, бросился к нему. Он лежал неподвижно, и из шеи его пульсирующими толчками выбивался красный ручеек, окрашивающий снег в розовый, густеющий на глазах до темно-алого цвет; брюки у колена потемнели крупным, стремительно расплывающимся пятном. Цветков был очень бледен, но в сознании.
Подбежали люди. Васю понесли к шалашу, в котором размещался наш лазарет. И только тут я почувствовал боль и увидел, что мой правый валенок набух от крови. Рядом оказался Степанов. Кто-то помог ему вести меня вслед за Цветковым. До сих пор отчетливо вижу свою лошадь. Грудь ее была вся в крови, а правая передняя нога, перебитая осколком, висела на клочке кожи. Успел приказать пристрелить ее. А у шалаша санчасти - какая-то суета. Почему? Тут я заметил, что одежда на мне изодрана осколками, из нее торчат клочья ваты, так что можно предположить, будто меня продырявило раз двадцать.
Ранение Цветкова оказалось серьезным. Большой осколок повредил кость чуть ниже коленного сустава, второй же, чудом не порвав сонную артерию, прошел рядом с ней, оставив на шее крупную рваную рану. Взрывом этой мины были ранены еще четверо - от нас с Васей метрах в двадцати. Один из партизан сидел в ,это время в окопчике, положив руки на бруствер. Ему оторвало пальцы. Одним словом, все пострадали гораздо сильнее меня, несмотря на то что к мине я был гораздо ближе других. Мне повезло: всего два осколка. Один, пробив ахиллово сухожилие, слегка повредил пяточную кость, а другой вошел 13 мышцу ниже коленного сустава.
После перевязки я вновь вернулся на командный пункт. Узнал, что Мельникова все-таки удалось вытащить из-под огня. У него кончились патроны, и он отбивался от фашистов уже одними гранатами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112