Это не был официальный приказ о соединении с войсками, находившимися в Сталинграде. Скорее, то, что говорил командующий фронтом, представляло собой военное, логическое, политическое и, если хотите, психологическое обоснование необходимости такого соединения.
Свет фонарика ни разу не упал на лицо Еременко, но все и так ощущали, с каким глубоким чувством и волнением говорил он о героях Сталинграда. Каждый из нас и сам знал, что противник отвоевывает метр за метром улицы города, что немцы, не щадя живой силы и боевой техники, бьются за развалины каждого дома, что защитники города занимают в нем уже лишь отдельные островки, что отступать им некуда: они прижаты к Волге. И все-таки то, что говорил Еременко, волновало глубоко и сильно. Помню, например, что меня просто потряс такой факт: командный пункт командарма Чуйкова находился в те дни в 400 метрах от переднего края обороны.
А. И. Еременко обращался одновременно и к нашему разуму, и к нашим чувствам. Он действительно зажег участников совещания страстным желанием напрячь все силы для броска и вырвать Сталинград из стального кольца.
Потом просто и мужественно выступил Г. К. Жуков. Он выразил не надежду, а уверенность, что каждый участник борьбы за Сталинград отдаст свою кровь и свою жизнь за победу.
Все совещание заняло меньше часа. Комдивы отправились в свои расположения, а балка командарма утонула в темноте и молчании.
Утром войска вновь перешли в решительное наступление. Но соединиться с защитниками Сталинграда нам снова не удалось. И сознание, что мы не выполнили задачи, от решения которой зависела судьба армии, находившейся в городе, судьба самого города, давило, как непомерная тяжесть. Не знаю, что чувствовали другие участники неудавшегося наступления, а я мучительно ощущал свою личную причастность к неудаче, вину за то, что беспримерный героизм защитников Сталинграда мог превратиться в героизм обреченных.
28 сентября 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования преобразовала наш Сталинградский фронт в Донской. Командующим фронтом был назначен генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский. С 14 октября 1942 года 66-ю армию принял генерал-майор Алексей Семенович Жадов.
Вскоре я вместе с другими командирами соединений был вызван на совещание к командующему фронтом, который приехал в полосу нашей армии. В блиндаже собралось довольно много народу, однако ни самого командующего фронтом, ни генерала Жадова еще не было. В ожидании их завязались разговоры, преимущественно о положении на нашем фронте. Ожидание затягивалось, так как Рокоссовский и Жадов с самого утра находились на передовой, изучая местность на направлении будущего наступления, состояние и боевые возможности наших соединений.
Признаться, мне понравилось, что новый командующий фронтом, пренебрегая опасностью (стычки и перестрелки продолжались непрерывно), сам во всех подробностях изучает положение дел на местах и, обходя траншеи и окопы передовой, лично знакомится с командирами и бойцами. Моя симпатия к генералу Рокоссовскому еще больше усилилась при личном знакомстве.
Когда Рокоссовский вошел в блиндаж, в нем стало словно светлее и чище. Высокий, стройный, подтянутый, с красивым лицом, командующий фронтом выглядел совсем молодым человеком, хотя ему было около 46 лет и жизненный путь у него за спиной лежал нелегкий.
У Рокоссовского были прекрасные манеры высококультурного человека, великолепная речь и удивительно приятная привычка - слушая, внимательно и вдумчиво смотреть в глаза говорящему.
В числе сопровождавших командующего фронтом я с удовольствием увидел немало старых знакомых еще по довоенной службе в армии. Все они занимали теперь ответственные посты: Василий Иванович Казаков, в Московской Пролетарской дивизии бывший командиром артиллерийского полка, теперь стал командующим артиллерией фронта; Михаил Сергеевич Малинин, начальник штаба Московского корпуса, стал начальником штаба фронта.
Сам командующий фронтом поставил нам задачи на наступление, которое было назначено на завтра. Это было одно из тех наступлений, которые в сводках Информбюро назывались "боями местного значения". Но я уже говорил, что именно этими боями местного значения мы и оттягивали на себя часть сил противника, которые он мог бы бросить на Сталинград. Так что каждое наше наступление помогало защитникам города. Но на этот раз дивизия наступать не могла.
Пока я слушал Рокоссовского, мне все хотелось перебить его и скапать, что я не могу выполнить поставленных задач. Но разумеется, привычка к дисциплине и соблюдению субординации превратила все эти мои переживания в безмолвный монолог.
Рокоссовский закончил, пожелал всем успеха и уехал. Командарм задержал нас еще на некоторое время для уточнения задач дивизиям. Наконец все начали расходиться.
Я стоял в полной растерянности, разглядывая носки собственных сапог. Подняв голову, я поймал на себе, как мне показалось, вопросительный взгляд генерала Жадова. В короткое мгновение я решил, что молчать не имею права, что командующий армией должен знать правду, знать, что он не может рассчитывать на 299-ю стрелковую дивизию, и, отрезая себе пути к отступлению, сказал:
- Разрешите обратиться, товарищ командующий?
- Пожалуйста, пожалуйста, - мягко ответил Жадов.
- Считаю своим долгом доложить вам, что приказ выполнить не могу.
Жадов широко открыл изумленные глаза. Лицо стало серьезным и строгим.
- То есть как это не можете? Вы отказываетесь выполнить приказ, выполнить свой воинский долг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102