Собрание как бы сбросило с плеч Лукичева груз сомнений. Он стал действовать более уверенно и решительно. На другой же день обошел все роты, придирчиво осмотрел окопы и приказал рыть глубокие ходы сообщений, выставить дозоры впереди линии обороны. Естественно, я все время был рядом, стремясь помочь ему, и, в свою очередь, наставлял наших политруков и их верных помощников - коммунистов и комсомольцев.
После этого на душе стало легче, улучшилось настроение. Начал прикидывать, что надо сделать в ближайшие дни. И вдруг узнаю, что Лукичева освобождают от командования батальоном. Тотчас же отправился к комиссару полка Гродзенчику и принялся отстаивать Лукичева, доказывая, что он может командовать, что из него получится хороший комбат. Гродзенчик не прерывал меня и, выслушав, разъяснил:
- Командование армии народного ополчения прислало к нам группу кедровых, опытных командиров. Назначен новый комдив - генерал-майор Любовцев. Командовать полком теперь будет майор Арсенов, а штаб возглавит капитан Лабудин. Более грамотными военными специалистами заменяются и комбаты. Командиром вашего батальона, - добавил он, - назначен капитан М. Г. Лупенков.
Это сообщение было для меня словно гром среди ясного неба. На фронте люди узнаются и сходятся быстро, за каких-нибудь несколько дней и даже часов привыкают друг к другу. Естественно, я успел привыкнуть и проникнуться уважением к Лукичеву. Жаль было расставаться. Но что поделаешь?! Не напишешь же письменный протест командованию! Успокоило и даже несколько утешило меня то, что Лукичев назначался адъютантом нового командира полка. Я подумал, что Михаил Васильевич может многому научиться у него, а потом, если позволит обстановка и он сам этого захочет, вернется в батальон, С Лукичевым мы расстались тепло и, казалось, навсегда. Но спустя полтора месяца военные дороги снова свели нас.
Новый комбат прибыл к нам на следующий день и, не теряя ни минуты, стал знакомиться с обстановкой на нашем участке обороны. По характеру вопросов Михаила Григорьевича Лупенкова видно было, что это и впрямь опытный командир. Его удовлетворил план обороны батальона и боевой учебы, составленный Лукичевым, и он не стал ломать этот план, вносить нечто принципиально новое, однако осуществлял его более грамотно, и батальон поверил в нового комбата.
Исходя из того, что линия обороны батальона была сильно растянута, а местность - хуже не сыщешь: лес, болото, овраги, пригорки, - Лупенков решил повысить роль взводов и отделений. Мера эта имела существенное значение: мелкие подразделения, да и каждый боец в отдельности начали действовать намного активнее, инициативнее. И потери уменьшились.
Лупенков учитывал, что ополченцы еще не привыкли к воинской дисциплине, и почти не употреблял слово "приказываю", я бы даже сказал, тактично обходил его. В то же время в нем заметно проглядывала присущая кадровым военным приверженность к субординации, и он строго следил за тем, чтобы приказания старших неукоснительно выполнялись младшими командирами.
- Терпеть не могу расхлябанности и своеволия, - заметил Лупенков, узнав, что какой-то командир взвода не выполнил вовремя приказ командира роты.
Военная "струнка" в Лупенкове чувствовалась во всем, начиная с его внешнего вида. Всегда подтянутый, выбритый, он почти ежедневно подшивал чистый подворотничок. Доклады своих подчиненных выслушивал только стоя. Он был быстр на ногу и начинал свой день с того, что появлялся утром в одной, днем - в другой, вечером - в третьей ротах. Его указания были четки, а выдержка поразительна. Сердился Михаил Григорьевич, лишь когда кто-либо проявлял беспечность. А уж чего не терпел в людях - трусости.
- Охваченный страхом человек, - говорил Лупенков, - подобен опасному микробу, который заражает окружающих. От страха до паники один шаг. Трус легко становится дезертиром и изменником...
Помнится, в один из дней фашисты предприняли новое наступление, и начальник штаба батальона Н., которому было приказано заменить убитого командира восьмой роты, испугавшись массированного артиллерийского обстрела, вернулся с полпути на командный пункт батальона. Увидев его, Лупенков потерял дар речи, от возмущения побледнел и выхватил из кобуры пистолет. Для него невыполнение приказа в бою было равносильно измене Родине. Не знаю, чем закончился бы этот приступ гнева, если бы я не удержал его руку. Впервые тогда Лупенков повысил голос, бросил в лицо начальнику штаба: "Трус!" - и приказал немедленно отправиться в роту, оказавшуюся в критическом положении...
Усилия комбата не прошли даром. Наш батальон стал походить на тугую пружину, которую чем больше сжимаешь, тем она сильней сопротивляется. Перемену в батальоне почувствовали и враги. Теперь они всюду натыкались на жесткую оборону, терпели урон от наших активных действий. Не проходило дня, чтобы батальон не нанес врагу удар, чтобы кто-нибудь из наших бойцов или командиров не совершил подвига. Фронтовая и армейская печать неоднократно писали о боевых делах нашего батальона, и имя Лупенкова скоро стало известно не только в дивизии, но и всему фронту.
Уже на пятый день своего появления в батальоне Михаил Григорьевич сказал мне:
- С завтрашнего дня все силы сосредоточим на селе Ивановском.
- Почему? - не удержался я от вопроса.
- Потому, что это единственный объект на нашем, восточном, берегу Луги, где противник имеет надежный плацдарм. Вот смотри...
Он разложил на коленях карту и, водя по ней карандашом, стал развивать свою мысль.
- Село Среднее - его обороняет первый полк - и наши Юрки расположены на одинаковом расстоянии от Ивановского:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110