Мог ли я упрекать других?.. Комбат подал команду, и колонны рот медленно тронулись в путь.
На Московской товарной станции Октябрьской железной дороги нас уже ждали старые товарные вагоны с открытыми дверями, и мы тут же начали грузиться. Пыхтя и отдуваясь, подошел паровоз. Сначала он долго маневрировал на путях, дергая вагоны. Только минут через сорок наш эшелон двинулся по окружной дороге в направлении на юго-запад. Ни комбат, ни я не знали маршрута следования и конечной остановки. Это держалось пока в секрете.
Скоро в вагонах стало душно, так как при выезде из города было приказано закрыть створы. Чтобы открыть их, пришлось получить разрешение у штабиста.
Свежий воздух, хлынувший в широко открытые двери вагонов, взбодрил людей. Кто-то даже запел. Но запевалу не поддержали, и он умолк. Видимо, в эти минуты каждый был погружен в свои собственные думы. Ведь ехали на войну: чем она обернется для каждого из нас?..
Я решил поближе познакомиться с комбатом. На сборном пункте как-то не удавалось поговорить по душам. Да и приступил он к исполнению своих обязанностей лишь за два дня до отъезда на фронт. Я знал только, что зовут его Алексеем Ивановичем и что он командир запаса. Он был старше меня, ему было уже за сорок. Выясняя какой-либо вопрос, он не мог сосредоточиться и часто переспрашивал. "Видимо, - подумал я, - страдает рассеянностью". А вообще-то комбат производил впечатление доброго, сердечного человека.
Я не стал углубляться, где и в каком звании он служил в армии и когда ушел в запас. Мне хотелось поговорить с ним о предстоящих фронтовых делах, о том, с чего начнем, как только высадимся из вагонов.
- Не знаю, - откровенно признался комбат. - Думать будем на месте. Полагаю, сразу получим боевой приказ. Он-то и определит наши действия.
- Пожалуй, это правильно, - согласился я. - Но все же неплохо бы иметь какой-то свой вариант, скажем, на случай бомбежки во время высадки, а также если придется с ходу вступить в бой.
- Давай, комиссар, отложим все эти вопросы до прибытия на место.
Сначала его слова показались мне проявлением беспечности. Но, узнав, что он уехал на фронт, не дождавшись возвращения из-под Луги жены с двумя ребятами, о судьбе которых до сих пор ничего не знал, понял причину его рассеянности и нежелания вступать в разговоры.
Эшелон продвигался медленно. Мы часто останавливались, пропуская встречные поезда, среди которых были эшелоны с ранеными. На первых остановках нас встречали радушно. Женщины и школьники протягивали в вагоны букеты полевых цветов, угощали молоком и свежей ключевой водой. Но чем ближе к фронту, тем становилось тревожнее. Навстречу нам катился поток беженцев, преимущественно старики, женщины и дети. Некоторые гнали скот, несли на спинах мешки с домашним скарбом. На остановках теперь никто не дарил нам цветов и не угощал молоком.
Прибыли на место под вечер, когда солнце уже висело над горизонтом. Я взглянул на маленькое железнодорожное здание и прочел: "Веймарн". Станция была окружена сосновым бором и находилась в ста тридцати четырех километрах от Ленинграда. Вокруг вокзала виднелись свежие воронки, лежали сваленные большие сосны. На перроне распоряжались представители штаба и политотдела дивизии, торопя нас и указывая места сосредоточения.
Среди штабистов своим пенсне в позолоченной оправе выделялся Николай Максимилианович Гамильтон. Бывший работник фабричного управления "Скорохода", занимавшийся перспективным планированием, теперь стал переводчиком при штабе дивизии. Как всегда вежливый, он не требовал, а просил быстрее рассредоточиться. При этом все время поправлял пенсне, то ли нервничая, то ли опасаясь, как бы оно не упало. Тут же расхаживал своей твердой походкой бывший директор вагоностроительного завода имени Егорова Павел Кузьмич Булычев, назначенный комиссаром штаба дивизии. На нем были аккуратно подогнанная по плотной фигуре, новенькая, перетянутая широким ремнем гимнастерка и пилотка, сдвинутая на лоб к густым черным бровям. Булычев не упрашивал нас, как Гамильтон, а повелительным директорским жестом указывал направление, куда следовать.
Едва мы успели удалиться от станции, как в воздухе послышался гул моторов. Застучали наши зенитки. Но они не остановили вражеских бомбардировщиков. На станции стали рваться бомбы. К счастью, батальон был уже вне опасности.
Место для командного пункта батальона выбрали на опушке леса. Под невысокой березой соорудили на скорую руку шалаш. О землянке, а тем более о надежном блиндаже и не помышляли. По соседству с нами разместилась кухня. От нее аппетитно пахло вкусным супом. А есть хотелось чертовски. С самого утра в рот ничего не брали. Пришлось срочно откомандировать на кухню вестовых Бориса Андреева и Мишу Морозова - студентов обувного техникума.
Не успели мы опорожнить котелки, как прибыл связной штаба полка и под расписку вручил комбату первый боевой приказ, напечатанный на папиросной бумаге.
Да, мы готовились к этому, и все же первый боевой приказ донельзя взволновал нас. В приказе задача батальона излагалась кратко и просто: на следующий день, в шесть утра, батальон должен был занять исходные позиции в деревне Белые Ключи. Был указан путь и порядок следования. Нам предстояло вступить з бой с одной из частей 122-й моторизованной стрелковой немецкой дивизии. Казалось бы, все ясно. Построй людей, подай команду "Марш!" - и дальше все пойдет, как надо. Действительность оказалась намного сложнее. Чтобы построить бойцов и скомандовать "Марш!", потребовалось многое обдумать, проделать большую работу, во время которой возникали неожиданные трудности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110