Что ж, поеду теперь на основной командный пункт, а вам рекомендую еще раз продумать и уточнить задачу четвертому кавалерийскому корпусу...
Присутствовавший при этом генерал-лейтенант Герасименко сразу же сделал отсюда практические выводы и для 28-й армии. Не дожидаясь указаний, он начал поочередно вызывать командиров стрелковых дивизий и, обращаясь к одному по фамилии, к другому по имени, к третьему по установленному номеру, требовать от них самых решительных действий.
Я в свою очередь вызвал командира 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса Н. Я. Кириченко. Он прискакал в окружении своих генералов и офицеров в полном казачьем облачении. Я невольно залюбовался их живописными фигурами на взмыленных добрых конях. Кириченко лихо соскочил на землю, подошел, четко печатая шаг, и заулыбался:
- Чую, пахнет большим и горячим делом...
После обмена взаимными приветствиями, я сразу перешел к делу: подробно объяснил, какую задачу ставит перед кавкорпусом командующий войсками фронта, уточнил характер взаимодействия кавалерии с дивизиями 28-й армии и в особенности с 19-м танковым корпусом. Выслушав меня, старый конник просиял:
- Давно ждали такой почетной задачи. Разрешите выполнять?
Мне оставалось лишь пожелать удачи казакам, и они тотчас направились к своим коням.
Зацокали копыта. Поднялась пыль. Казачьи командиры галопом понеслись в свои соединения.
Проводив их, я уже спускался обратно в блиндаж, когда кто-то сзади сказал:
- Толбухин приехал.
И действительно, из-за горки, где были оставлены автомашины, шел к НП Федор Иванович вместе с членом Военного совета фронта Е. А. Щаденко. Оба высокие, статные, загорелые.
Когда я стал докладывать о действиях войск, а главным образом о боевых делах 19-го танкового корпуса, Федор Иванович остановил меня:
- С обстановкой мы уже знакомы. Маршала Василевского встретили по пути сюда, и он рассказал обо всем.
Но о времени и порядке ввода в бой 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса Федор Иванович выслушал меня внимательно. Не отрывая глаз от карты, он одобрительно кивал головой. А Ефим Афанасьевич Щаденко человек, просто влюбленный в конницу, - даже потирал руки от восторга.
Командующий 28-й армией дополнил мой доклад:
- Для обеспечения ввода в бой конницы специально оборудованные танки и саперные подразделения очистили впереди лежащую местность от мин и колючей проволоки. Самоходная артиллерия пойдет вместе с кавполками, подавляя своим огнем все уцелевшие пулеметные точки противника. С флангов конницу будет обеспечивать полк тяжелой артиллерии...
И вот в назначенный час первой пошла в прорыв 9-я гвардейская Кубанская дивизия под командованием генерала И. В. Тутаринова. Казаки в развевающихся бурках, как черные птицы, летели в надвигающейся вечерней мгле. Поблескивали клинки, и долго было слышно многоголосое "ура". Шуршали, оставляя в небе светящийся след, реактивные снаряды гвардейских минометов. На флангах гремела артиллерия...
Ночью мы сменили передовой наблюдательный пункт. Путь наш лежал через те места, где совсем еще недавно простирался передний край обороны противника. И даже в условиях ограниченной видимости здесь было на что полюбоваться. Все блиндажи разворочены. Окопы разрушены. Множество подбитых танков, поврежденных и брошенных целыми пушек. Земля дышала порохом и гарью.
К рассвету мы прибыли в Веселое, где уже по-хозяйски обосновался со своим штабом тов. Герасименко. Туда же были вызваны командиры 19-го танкового и 4-го гвардейского кавалерийского корпусов, взявших курс на Каховку. Командующий войсками фронта уточнил им боевую задачу и поздравил с высокими правительственными наградами за успешные действия по прорыву вражеской обороны на реке Молочной. Награжден был и тов. Герасименко.
По улицам Веселого одна за другой следовали колонны пленных. Румыны шли почти без охраны в бодром, я бы даже сказал, приподнятом настроении, оживленно переговаривались. А вот немцы, в особенности офицеры и генералы, выглядели иначе. Они были безмолвны, злы и растерянны. Однако и среди них имелись недовольные авантюрой Гитлера.
Мне довелось послушать разговор с группой немецких офицеров члена Военного совета фронта.
- Холодновато в летних-то мундирах? - спросил Ефим Афанасьевич.
- Мы собрались закончить войну еще летом тысяча девятьсот сорок первого года, - не без иронии ответил по-русски один из пленных офицеров.
- О, вы хорошо знаете русский язык, - удивился Щаденко.
- Нужда заставила. Мы ведь уже третий год воюем...
- Грабеж, насилие, боязнь русских партизан - вот что заставило вас учиться русскому языку, - резко сказал Ефим Афанасьевич.
- Я не был грабителем и не хочу быть им. Провались она пропадом, эта проклятая война...
На рассуждавшего так немецкого офицера зло посмотрели другие пленные. Кто-то из них, старший чином, даже одернул его: нельзя, мол, ронять честь мундира.
Выяснив у переводчика, о чем меж собою толкуют пленные, Щаденко заметил:
- Видно, вы представители разных классов. Вот этот, - он указал на старшего, - наверное, сын того самого немца, с которым я дрался в восемнадцатом году, а этот, с которым говорю, сын рабочего.
Старший смолчал, а второй опять отозвался охотно:
- Нет, я не из рабочих. Я - сын мелкого крестьянина. Но и для крестьянина война - одно несчастье...
В адрес словоохотливого немецкого офицера посыпались теперь не только упреки, но и прямые угрозы.
- Отведите его в румынскую колонну, - распорядился Е. А. Щаденко, а сам продолжал разговор с остальными: - Итак, чем же вы объясняете свое новое поражение - на этот раз уже не на Волге и не на Миусе, а на Молочной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93