Настоящая его фамилия была, кажется, князь Ухтомский. Ведь у многих из нас были псевдонимы. Смелый, отважный офицер, Капелька был любим всеми за свою храбрость, открытый, прямой характер и доброе сердце. Покончив со служебными вопросами, я предложил ему разделить со мною скромный завтрак. И вот за стаканом чая у нас зашла речь о предчувствиях. Каждый из присутствовавших рассказывал об известных ему случаях предвидения. Капелька, обычно веселый и живой рассказчик, сумрачно сидел и молчал. И вдруг неожиданно для всех сказал:
- Я верю в предчувствия и знаю: сегодня буду убит...
Все внимательно на него посмотрели, и каждому, вероятно, показалось, что около него уже стоит, ожидая очередной жертвы, наша обычная гостья смерть... Я пытался шуткой рассеять его мрачное настроение, но безуспешно.
Послышался выстрел за селом. Бой начался. Мы простились, и действительно навсегда...
Сегодня мой полк в главных силах. Идем за обозом, который поспешно перебирается по мосту через речку Белую с отлогими песчаными берегами в широкой долине. Едва часть обоза перешла на другую сторону, как с гребня правого берега долины по нему началась неистовая стрельба большевиков с расстояния не более 800 шагов. Корниловцы с чехо-словаками перешли против них в наступление и несколько оттеснили их, но удержаться не могли ввиду огромного перевеса в силах на стороне красных и стали медленно отходить... Залегли, начав окапываться.
В тылу тоже было тяжело: юнкера Боровского с трудом сдерживали наседавших сзади большевиков. Обоз, сбившись в кучу и прижавшись к крутому скату правого берега долины, переживал тяжкие часы, как под станицей Березанской. Только здесь было еще хуже, так как снаряды красных все время падали среди него и разбили несколько повозок. Был опрокинут экипаж генерала Алексеева и смертельно ранен его кучер. Несчастные раненые доходили до полного отчаяния, и многие из них уже спрашивали друг друга, не пора ли застрелиться.
Положение впереди становилось все хуже.
Уже начинают отходить чехо-словаки, расстреляв все свои патроны; отдельные фигуры их стали спускаться с высот. К ним поскакал конвой Корнилова. Там - замешательство. Командир батальона капитан Неметчик лег на землю, машет неистово руками и прерывающимся голосом кричит:
- Дале изем немохль устоповать. Я зустану зде доцеля сам... (Дальше я не могу отступать. Останусь здесь хотя бы один.)
Возле него в нерешительности мнутся чехо-словаки, некоторые остановились и залегли. Текинцы снабдили их патронами и легли рядом. Открыли вновь огонь. Наступление врага приостановилось. Надолго ли?
Уже начинает изнывать Корниловский полк; заколебался один батальон, в котором убит командир... Густые цепи большевиков идут безостановочно, явственно слышатся их крики и ругательства. Потери растут. Мечется нервный горячий Неженцев - из части в часть, из боя в бой, видит, что трудно устоять против подавляющей силы, и шлет Корнилову просьбу о подкреплении.
Корнилов со штабом стоял у моста, пропуская колонну, сумрачен и спокоен. По его приказанию офицеров и солдат, шедших с обозом и по наружному виду способных драться, отводят в сторону. Раздали ружья и патроны, и две команды, человек в 50-60 каждая, с каким-то полковником во главе идут к высотам.
"Психологическое" подкрепление.
Действительно, боевая ценность его невелика, но появление на поле боя новой "силы" одним своим видом производит впечатление всегда на своих и чужих.
В это время моему полку было приказано усилить левый фланг корниловцев. В резерве ничего не осталось. "Психологическое" подкрепление подчинено было мне. Толку от него было мало. Я послал его на свой левый фланг, но там оно попало под фланговый пулеметный огонь красных и быстро отошло назад. По моему приказанию "мобилизованные" остановились, залегли и своим огнем оказали нам все же кое-какую поддержку.
Когда в бой было введено решительно все, что мы имели, боевое счастье улыбнулось нам: большевики, видимо, потеряли веру в свой боевой успех и ограничивались уже только одной стрельбой, не переходя в наступление.
Стоя на высоком стогу соломы за своими цепями, я хорошо видел все поле сражения: оно было непривычно широко для наших сил... У красных была видна почти сплошная линия цепей; у нас - коротенькие цепочки, такие маленькие и жалкие, с большими промежутками между ними. И все же большевики не решались атаковать нас.
Подъехал к моему стогу Корнилов со своей свитой, влез ко мне, взял бинокль и стал мирно беседовать со мной, как будто мы были вдвоем в уютном кабинете. А уютности было здесь не очень много.
Пули все время долетали до меня и раньше и уже тяжело ранили офицера, приехавшего ко мне с докладом.
С приездом Корнилова и его свиты, представлявшей заметную цель, огонь большевиков еще больше усилился. Стог рыхлой соломы на открытом поле был для нас весьма сомнительным прикрытием.
Так, с переменным успехом, бой тянулся почти целый день. Но вот настал психологический момент перелома боя: наша стойкость сломила упорство красных. У них не хватило смелости перейти в решительное наступление, у нас она нашлась. Корнилов верно схватил минуту для приказа перейти в атаку - и она вышла блестящей... В полном беспорядке большевики бросились бежать. Мы двинулись за ними.
И вот в это время по нашим бесконечно уставшим рядам, среди измученных раненых в обозе молнией пронеслась долгожданная радостная весть: "Покровский с кубанцами идут к нам на соединение".
Только тот, кто слышал тогда наше "ура", может понять ту безумную радость, какая охватила всех нас при этом известии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39