В первых числах ноября, как уже было сказано, наступили зима. Она, в отличие от других времен года, наступает внезапно, без разбега, как снег на голову. Так было и в сорок первом.
Весь месяц капитана не оставляло чувство тревоги: он не знал, кто из товарищей, сражавшихся на Угре, жив. Неизвестной оставалась судьба группы, ушедшей вместе со старшим лейтенантом Левенцом, о котором так горевала Саша Кузьмина. Не поступало сведений и о том, живы ли десантники, высадившиеся в глубоком тылу врага еще в сентябре. Хорошо еще, что парашютисты, возвращавшиеся после выполнения заданий, могли узнать в Москве, где теперь находится отряд.
Зима
1
Село Добринское, в котором размещался отряд Старчака, - всего в нескольких километрах от Борисовского, где находилась наша редакция, и я чаще, чем летом и осенью, бывая у парашютистов.
Редактор даже упрекать стал:
- Что зря ходить. Все равно писать про них не разрешают. Медом, что ли, тебя там кормят?
Но, побывав несколько раз у Старчака, он сменил гнев на милость:
- Хоть и нет отдачи, а все же не без пользы.
Я знал, конечно, что Старчаку некогда, и поэтому больше наблюдал, чем расспрашивал.
Я видел, что участники сражений на Угре и Извере, десантники, побывавшие в тылу врага, стали тем ядром, вокруг которого сплачивались новые бойцы, прибывавшие в отряд почти каждый день из Москвы, Горького, Владимира, Иванова с путевками Центрального Комитета комсомола.
Новички с уважением смотрели на бывалых парашютистов, увешанных трофейными маузерами и автоматами, поглядывали на ордена и медали, которых удостоились десантники. А награждены были почти все участники боев на Варшавском шоссе.
С большой гордостью носил на груди медаль "За отвагу" Улмджи Эрдеев. Куртка у него всегда была расстегнута, и медаль всем была видна. Теперь бы Мальшин не рискнул предложить Эрдееву для чистки свой автомат.
Демин, похаживая в своей хорошо пригнанной брезентовой куртке на меху и в теплых шароварах, заправленных в валенки, говорил новичкам:
- Зимой прыгать одно удовольствие - ноги не отшибешь.
А потом спрашивал:
- Ты городской или деревенский?
- Деревенский.
- Значит, непременно с бани в сугроб нырял. Ну вот, считай, что есть навык. Только баня у нас повыше.
Однажды я слышал, как Демин рассказывал про свой первый прыжок:
- Сперва совсем не страшно было. У нас, в Кольчугине, парашютная вышка, так что я частенько с нее прыгал. Ну, как вы - с бани... Ну, думаю, так же легко прыгну и с самолета. Но вот когда поднялись в воздух и я подошел к двери и глянул вниз, у меня даже голова закружилась. А ведь первым вызвался... Ну, думаю, двум смертям не бывать. Зажал покрепче кольцо, зажмурился и прыгнул.
- А потом?
- А потом парашют раскрылся, тряхнуло меня, стропами по щекам хлестнуло, но страх прошел. Приземлился довольно удачно, парашют только погасил не сразу, так что пришлось проехаться на животе по картофельному полю. И хорошо бы вдоль борозды, а то и поперек. На неделю аппетита лишился...
Уступая просьбам новичков, Демин выкладывал все новые и новые истории. Рассказал он, как однажды, выполняя учебное задание, выпрыгнул на опушке леса. Пока дожидался товарищей, съел плитку шоколада - часть неприкосновенного запаса. А потом капитан Старчак сказал: "Ты с этим пайком в тыл отправишься. Малых детей лишили шоколада, чтобы тебе отдать. Может, эта плитка тебя от голодной смерти спасет. Эх ты, лакомка!.." И Демин продал свой серебряный портсигар с оленями на крышке, а на вырученные деньги купил где-то втридорога плитку "Золотого ярлыка".
- Хорошо еще, что я ни глотка спирта из фляжки не выпил. А то бы Старчак меня наверняка отчислил. Не терпит он пьяниц. "Эх ты, скажет, слабак... В обозе второго разряда такому место. Исключить из списков!.."
Демин не преувеличивал, говоря о нетерпимости Старчака к пьяницам.
Как-то десантник Линовиченко ушел самовольно в другое село, раздобыл там самогонки, напился, палил из автомата...
Старчак сказал, что не может доверять пьянице. Приказал арестовать его на десять суток, а потом отчислить в другую часть.
Командир роты, в которой служил Линовиченко, стал просить Старчака отменить решение:
- Пить он больше не будет - ручаюсь за него! Старчак посмотрел на Щербину. Тот пожал плечами:
- Надо отчислить, но если командир так просит...
- Вот, не проявили твердости, - вспоминает Старчак, - и до сих пор жалею. Подлец в быту - подлец в бою.
Речь шла о том самом Линовиченко, о котором Старчак сказал мне с пренебрежением: "Был такой..."
2
При тех наших давних встречах я не раз просил капитана рассказать о своей юности, о том, как начинался его жизненный путь, но он все отказывался, ссылаясь на занятость.
Я заметал: Старчак, когда речь заходила о нем самом, старался либо уйти куда-нибудь, либо, если это не удавалось, переводил разговор на другую тему.
Наконец однажды, когда я "нажал" на него особенно сильно, Старчак сказал, что как только он выберет свободную минуту, напишет о том, что меня интересует.
И верно, Старчак сдержал слово. Но случилось так, что я долго не заезжал к парашютистам - мы улетели на другой аэродром, - и эти несколько страничек ко мне не попали. А капитан, видимо, решил, что надобность в них миновала.
Эти листки, написанные зимой сорок первого года, я взял у Старчака недавно. Помещаю их в этой главе.
"Есть у каждого человека дни и события, которые он хранит в памяти всю жизнь. У одних их; больше, у других - меньше. Но они, эти события, обязательно есть. Другое дело - их важность, значимость, что ли. Это уж от самого человека зависит. Если он в стороне не стоял - большие события и на его долю выпадали, и место он ее-бе в жизни выбрал, и может надеяться, что пользу людям принес, пусть даже самую маленькую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44