однажды ответили ему, что такой больше не проживает, потому как в прокуратуре ему выписали творческую командировку на сибирские лесоповалы, сроком аж на десять лет. Наконец с четвертой попытки Валерий узнал какой-то телефон, там ему дали еще один номер, по которому ему в конце концов удалось найти нужного человека.— Сашу можно?— Какого Сашу? — Шакурова.— Шакуров слушает, — сказал вежливый голос в трубке.— Это Валерий.— Какой Валерий? — Сазан.— Валька, ты! — раздался в трубке взрыв наигранного энтузиазма.— А мы не ждали… Тебя что же, раньше выпустили?— Не. От звонка до звонка.— Валька, да ты знаешь, как я рад! Ты давно приехал?— Только что.— Время у тебя есть? Хочешь встретимся? Пожрем…— Давай.— Помнишь пельменную на углу Малаховки? Вот туда двигай. К семи. Заметано?— Да.— А сейчас извини, — черт, у меня тут дела. До семи. Пока.И в трубке раздались короткие частые гудки.Весь день Валерий бродил по городу. Деньги у него были, хотя и небольшие, — по пути он подкалымил недельку фузчиком в Архангельске; на Тишинской барахолке Валерий отоварился кожаной турецкой курткой и там же купил бабке килограмм апельсинов. В ларьке, неподалеку от дома, приобрел пузатую бутылку коньяку «Наполеон», показавшуюся ему необыкновенно дешевой.Без пяти семь Валерий, в черной кожаной куртке и старых джинсах, извлеченных из встроенного шкафа и ничуть не обгоревших, подошел к бывшей пельменной и замер.Пельменной не было. Старые, заляпанные окна общепитовского сооружения пропали. Вместо них на ослепительном заходящем солнце сверкали черные тонированные стекла, сиганувшие будто в московскую блеклую весну прямо с американского небоскреба. Пропал растрескавшийся асфальт у входа в подвал и жестяной навес, вместо навеса — козырек с надписью «Соловей», лихо заломленный к небу.Валера спустился вниз. Вход в подвал был обит красивым черным дерматином и пах свежим струганым деревом, хорошей пищей и женскими духами. Валера надавил на кнопку заграничного, вмонтированного в систему наблюдения звонка. — Тебе что, парень? — сказал отворивший дверь вышибала. — Сашку Шакурова. — Не приходил еще. Жди.И дверь с лязгом захлопнулась. Валера поднялся по ступеням и, сгорбив плечи, пошел прочь.— Сазан!Валерий оглянулся. У тротуара тормозила белая «Волга»-пикап. Водитель остановил машину и распахнул дверь.— Сашка!— Сазанчик! Друзья обнялись.— Ишь ты какой стал, — проговорил Сашка, первым высвобождаясь из объятий друга, — здоровый, как бык, чуть ребра не переломал.Валера молча смотрел на своего приятеля. Тот был одет совсем не так, как он. Никаких турецких курток и кроссовок: на Шакурове изящно сидел светлый однобортный костюм, неброский, цвета выцветшей брусники галстук оттенял белизну рубашки. Больше всего Валерия поразила именно эта рубашка: она была ослепительно белой, как кафель в операционной, и, несмотря на конец дня, от нее пахло свежестью и одеколоном. Переменил ее, что ли, Шакуров на работе?Шакуров между тем, освободившись от объятий приятеля, снова нырнул в машину. Он тщательно проверил все дверцы, покрутил и запер руль, и, извлекши из-под ног длинное железное коромысло, укрепил его на руле. Затем обошел машину кругом, удостоверяясь, что все стекла подняты и замки заперты, и напоследок провел черным брелоком по белому квадратику, прилепленному к окну изнутри. Наверху квадратика загорелся красный глазок.— Вишь, какая охрана, — не удержался Шакуров.— Вижу, — сказал Валерий, — хочешь, я в твою тачку за две минуты влезу?Шакуров как-то понуро передернулся, но потом подхватил «дипломат» и махнул рукой:— Пошли!Как ни разительны были изменения, происшедшие снаружи, изнутри забегаловка изменилась еще сильней.Исчезли пластмассовые столики и вечно заляпанный пол, стены бывшей пельменной до половины были отделаны дорогим деревом, с потолка на длинных ножках свисали бронзовые фигурные фонари, а на белых скатертях красовались маленькие вазочки с цветами.В глубине зала, на небольшом помосте, танцевала девица.Официант, выгнувшись морским коньком, принял у Шакурова заказ. Черный галстук-бабочка на белой груди официанта напоминал муху в молоке.Девица на сцене сняла с себя лифчик и стала крутить грудями, то одной, то другой, в разные стороны.Валерий, не видевший девок почти два года (правда, в Архангельске он трахнулся с портовой шалавой), раскрыл рот и уставился на девицу. Официант принес заказ.— Ну, за возвращение! — сказал Шакуров, поднимая высокую хрустальную рюмку.Валерий, не сводя глаз с девицы, заглотнул спиртное.Шакуров между тем аккуратно двумя лопаточками положил себе салата и стал есть мясо, аккуратно отрезая маленькие кусочки. Отрежет кусочек, обмакнет его в подливу, постарается, чтобы в подливе была долька гриба, и проглотит. Отправит в рот слезящийся, словно из зеленого агата, соленый огурчик и опять режет кусочек…Девица на сцене стащила с себя трусики и теперь крутила и грудями и попкой.— Валера, — сказал Шакуров, — еще разок, а?Валерий опомнился, выпил стопку и набросился на еду. Глядя на него, Шакуров поморщился: парень, видно, забыл, что сидит в приличном ресторане, трескает все, как лагерную баланду после смены. Куски хлеба запихивает в рот вперемешку с мясом и подливой.Наевшись, Нестеренко икнул, вытер губы рукой и заметил:— Ты, я гляжу, неплохо живешь.— Неплохо, — сказал Шакуров.— Компьютеры продаем. Расширяться думаем.— На какие шиши?— Да шиши-то немереные, — похвастался Шакуров, — директора толпами ходят, не знают, чем деньги отоварить. Я вчера одному три штуки впарил. Десять тыщ пишет, пять нам отстегивает, пять делит пополам…— Много налогов платите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11