Во время Венского конгресса
Приближалась осень 1814 года, и Якоб с сожалением оставляет свой письменный стол в Касселе, чтобы отправиться в Вену. Мелкие немецкие государства, естественно, тоже хотели быть представлены на конгрессе — так Якоб оказался в качестве секретаря посольства гессенского курфюрста в Вене. И опять он проделывает долгий путь в экипаже через Марбург, Франкфурт, Ашаффенбург, Ханау — город, в котором он родился. Ему весьма понравился Вюрцбург с высокими каменными домами, в особенности резиденция Нойманна: «Великолепный дворец со знаменитой лестницей, красивой и импозантной формы на итальянский манер». К дворцу примыкал сад, «прелестный и чистый». Особое восхищение вызвал Нюрнберг с его длинными стрелами — улицами и законченным городским ансамблем. В Регенсбурге он нашел «прекрасным собор и широкий Дунай». От Регенсбурга их путь лежал вниз по Дунаю. Крупных судов, конечно, в то время еще не было. В каюте сидели четверо делегатов: наследный принц, два графа, один из которых, граф Келлер, был главой гессенской делегации, и Якоб Гримм. Каюта была так мала, что четверо пассажиров едва в ней разместились. Рядом была еще меньшая каюта — для трех слуг. Кроме этих пассажиров, на борту находились еще шкипер со своим помощником и несколько парней, помогавших грести. Путешествие было не из приятных. Разговоры с дипломатами были Якобу не по душе, к тому же он почти поссорился с наследным принцем, «который с обычной глупостью обрушивался на якобинцев». Куда приятнее было оставаться на палубе и любоваться меняющимися картинами побережья. Позже он записал свои наблюдения: «Когда сзади всходила луна, вода в красном закате солнца была неописуемо красивой, похожей на расплавленное серебро. И в это время мы как раз проплывали мимо известного дунайского водоворота, из воды выступают одинокие скалы, возле которых вздымаются волны». Или: «Местность вокруг Линца — одна из самых прекрасных, которые я видел, в особенности красивы очертания далеких гор...»
В конце сентября 1814 года Якоб прибыл в Вену. Здесь он оставался до июня 1815 года. Столичный город, широко раскинувшийся с пригородами, произвел на него сильное впечатление. Он дивился центру города с его богатой архитектурой и оживленному движению на узких улочках. Неприятным, пожалуй, было лишь то, что вместе с графом его поселили далеко на окраине, в то время как конгресс проходил в центре. На дорогу уходило много времени.
На дипломатической арене он был, конечно, фигурой скромной, своего рода статистом, но с большим интересом следил за работой конгресса. На конгрессе должно было определиться новое устройство Европы после падения Наполеона. Наряду с представителями великих европейских держав, подписавших парижский мирный договор, присутствовали здесь и другие дипломаты. Представители около двухсот государств, городов и других владений: коронованные особы, умудренные опытом государственные деятели, послы в сиянии славы — общество весьма пестрое.
Якоб писал о начале работы конгресса: «Прежде чем допустить нас, великие вначале договариваются между собой; поэтому все искусство пока состоит в том, чтобы слушать, хотя должно было бы быть по-другому. Праздников и представлений хватает; если бы знать, что все завершится удачно, то можно было бы участвовать в них с легким сердцем; хотя у меня и есть билет, я не пошел сегодня на бал-маскарад, устроенный для десяти тысяч гостей».
Конгресс веселился!
Якоба не интересуют перипетии и хитросплетения игры вельмож и преданных им слуг. В одном из писем Вильгельму он писал: «О конгрессе много хорошего говорить не приходится, так как: 1) пока еще ничего не происходит, 2) если что и происходит, то тайно, по мелочам, буднично и вяло, как будто нам и не предстоят великие времена. Любой вопрос вызывает предварительный вопрос, а тот — еще один, и они все больше запутываются, в то время как наши нужды и потребности настолько ясны, что, говоря по чести, если бы дали слово невинному ребенку, то даже он нашел бы верные слова. Сколько же слов было пущено на ветер пустыми и ограниченными людьми, стоящими наверху». Якоб писал брату, как недоволен он этой игрой, мелкими интригами, тем более что после наполеоновской эпохи он надеялся на более великодушный подход к решению многих вопросов. Ему была в тягость такая жизнь в Вене, когда помимо воли приходилось натягивать на себя фрак и сапоги. Жаль было потерянного времени. Тяготило общество жадного и болтливого посланника.
Дипломатическая служба вызывала у него отвращение. Уже через три месяца, в конце декабря 1814 года, он писал: «Месяц, другой — куда еще ни шло, но не дольше. Я стремлюсь с честью выйти из этого положения и хочу поэтому дождаться окончания конгресса, чтобы не навредить себе в будущем». Было ясно одно — он должен терпеть, чтобы не лишиться расположения своего курфюрста.
А в это время Наполеон покидает остров Эльба, высаживается во Франции и вновь овладевает государственной властью. Началось вторичное царствование Наполеона, продолжавшееся сто дней, до битвы при Ватерлоо, которая положила конец его господству. На этот раз он был сослан на остров Святой Елены.
Но конгресс продолжал заседать!
Якоб, используя свои знания, хотел хоть чем-то быть полезным конгрессу. Он пишет статьи для газеты «Rheinischer Merkur», принадлежавшей Йозефу Гёрресу, и излагает в ней свои взгляды по некоторым вопросам. Но всякий раз ему приходилось признаваться в бесполезности подобных усилий: «Насколько бессмысленна и абсурдна вся эта жизнь и все эти дела! Они молотят пустую солому и понимают это, но в то же время берут новый, точно такой же сноп и мужественно принимаются снова за работу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106