Для моего ребенка! Мой ребенок не должен голодать! - выкрикнула она.
Рембрандт растерянно смотрел на нее. Он не узнавал Магдалены в этой безобразно одетой женщине, некогда щеголявшей в роскошных и дорогостоящих туалетах. Губы его беззвучно двигались, он беспомощно озирался на дочь. Поспешив к нему, Корнелия освободила его от неистовых тисков обезумевшей невестки. Рембрандт что-то пробормотал и заковылял прочь. Женщины, выпрямившись во весь рост, стояли друг против друга, как враги.
Магдалена выхватила из рук свояченицы деньги, завещанные Титусом ей и ее ребенку. Пока она проходила через лавку, Корнелия молча провожала ее ненавидящим взглядом. Обе они понимали, что связь между домами ван Лоо и ван Рейнов отныне порвана, и бесповоротно. И Корнелия была рада этому.
Через несколько месяцев ребенок Титуса и Магдалены появился на свет. Девочку нарекли Тицией. Рембрандт так никогда и не увидел ее.
Магдалена скончалась через полгода после родов.
Еще в те дни, когда Титус ван Рейн и Магдалена справляли свою свадьбу, Аарт де Гельдер уже задумал распрощаться с учителем.
После смерти Титуса в рембрандтовском доме стало тише, чем когда бы то ни было. Застоявшаяся тишина долгих вечеров угнетающе действовала на меланхоличного ученика. Неопределенные страхи преследовали его до глубокой ночи, не оставляя даже во сне. Тени умерших бродили по дому. В снах своих де Гельдер слышал, как они шепчутся между собой. Того и гляди, потеряешь рассудок, если еще поживешь в этом доме, обойденном судьбой! Де Гельдер понимал, что его уход равносилен бегству, и стыдился своей трусости. Учитель, этот призрак собственного величия, терзаемый тоской и подагрой, бесцельно метался по мастерской, если только не лежал, покряхтывая, в постели и не хныкал жалобно, как дитя или раненый зверь. Нельзя было без боли смотреть на затуманенные, слезящиеся глаза Рембрандта. Казалось, он уже не принадлежит к миру живых.
Аарт де Гельдер собрал свое скромное имущество и однажды, дождавшись вечера, распрощался с Корнелией и с великим мастером, выведшим его самого в мастера. Рембрандт даже не понял толком, что ученик покидает его, - он что-то бормотал и слабо кивал головой, будто де Гельдер собрался погулять, а к ужину вернется и будет сидеть за столом, как всегда.
Де Гельдер не мог этого больше вынести. Он выскочил за дверь и долго бесцельно бродил по улицам, не разбирая дороги. Но, несмотря на жалость к Рембрандту и на терзавшие его сомнения, он не решился остаться. Он возвращался назад в Дордрехт к отцу, уполномоченному Вест-Индской компании. Назад в светлый край своей юности, чтобы освободиться от мрачных чар, которыми его окутал рембрандтовский мир. В последний год своей жизни Рембрандт остается одиноким, совершенно одиноким и забытым.
Рембрандт продолжает работать и работать.
Между ним и черным отвращением, которое грозило превратить в соблазн каждый нож, каждое окно верхнего этажа, каждый пузырек со снотворным, стояло только одно - надежда вынести из всеобщего крушения одну вовеки незабвенную минуту, когда Титус - в минуту своей смерти - обнял его. Рембрандт чувствовал, что ему страстно хочется написать все как было: сына и себя самого, с печатью обреченности прижавшихся друг к другу на грани смерти. Он уже представлял каждую деталь. Перед ним вставал и образ только что погребенного мальчика с его исхудалыми руками и большими лихорадочными глазами, и свой собственный опустошенный образ, отраженный в зеркале.
Он разыскал соответствующее место в Евангелии от Луки и долго сидел у горящего камина, снова и снова перечитывая текст, потому что слова Писания и не столько слова, сколько их торжественный ритм - становились в его отупленном полудремотном мозгу яркими сочными тонами: трепетным алым, белым с примесью земли, полосой чистого желтого, охрой, рыжевато-коричневой, как львиная шкура, и кое-где тронутой пятнами золота.
Но потом он уже совсем по-другому представил себе свою будущую картину. Еще с вечера после похорон он знал, что картина должна сохранить торжественный ритм притчи и содержать в себе определенные тона - чистую охру, неуловимый желтый, живой красный и смешанный с землей белый цвет умирающей плоти. Теперь он понимал также, что ему предстоит выразить в ней извечный цикл: бунт и возврат, разрыв и примирение.
Так Рембрандт ван Рейн начал в 1668-ом году работу над величайшим произведением мирового искусства - эрмитажным полотном "Возвращение блудного сына". Картина эта велика как алтарный образ - высота ее двести шестьдесят два, ширина двести пять сантиметров. Исстрадавшийся в странствиях, вернулся в отчий дом сын. Этот сюжет, как мы помним, привлекал Рембрандта и раньше, когда он встречался в набросках, эскизах и в одном из офортов 1630-ых годов, так как он открывал особые возможности для выражения мастером его гуманистических идей.
Мы знаем, как Рембрандт писал эту картину. В последней мастерской с постоянно гаснущим камином было холодно, от каменных стен веяло сыростью. За чердачным окном гудела непогода, выл шалый зимний ветер, бросая ледяную крупу в стекло. У рамы намело горку снега. Снег не таял. Рембрандт в рабочем халате, в грязном колпаке, с накинутой на плечи старой шалью стоял на помосте у холста. Его скрюченные от подагры пальцы еле держали свечу. Сало таяло и капало на руки, на лежащую у ног палитру. Сумерки заливали мастерскую синим, мерным светом. Медленно, мерно тек песок в часах. Надо было спешить, время уходило.
Он писал холст красками горячими, глубокими, тертыми из червонного золота, бычьей крови и ночной тьмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169