— Так вот и служим. То патроны сырые, и пистолет, когда надо, не бабахнет. То аккумулятор не во время сядет, и рация не работает, как не жми кнопку. То ручку дадут, а стержень не пишет. И уходит преступник незастреленный, незапротоколированный.
Он поводил ручкой в углу протокола, пытаясь расписать стержень, и весело сверкнул глазами:
— Вот видите, не пишет!
Его товарищи и я заинтересованно посмотрели на бумагу, даже Кир потянулся носом к ней.
— С этими протоколами — одна морока! — хмуро обронил вооруженный милиционер.
Его товарищ с насупленными бровями вытащил правую руку из кармана, потеребил в глубокой задумчивости свою шевелюру и показал глазами на Кира:
— А вдруг он присядет?
— Он — кобель! — решительно отрезал я.
— И кобель может кучку наложить.
— Ах, вот в чем дело! — рассмеялся я. — Эх, ребята! У нас теперь столько дерьма иностранного происхождения и на вещевом рынке, и на всех каналах телевидения, что еще одна кучка загармоничного свойства никак не отразится на здоровье нашей нации, а на газоне она будет кстати. Травка только лучше станет расти на наших суглинках. Ну а если у вас душа болит о подрастающем поколении, то посмотрите на иву — ему здесь делать уже нечего.
— Думаете, это дети так ее ободрали?
— Не собаки же!
— Да это — пьяницы! Они ветками, что ли, закусывают.
— Занюхивают! — уточнил самый эрудированный милиционер, который по всей видимости устроился в милицию составлять протоколы.
Его товарищ с пистолетом гневно заметил:
— Спасу от них нет! Стрелять их надо!
— Э, ребята, не горячитесь! — я грустно покачал головой. — Нельзя безнаказанно разрушать нравственные устои общества, и пистолетом культуру не привьешь. Вот во время войны Антанты с германо-австрийским блоком наше царское правительство решило поэкспериментировать с «сухим законом», и Российская империя выпала из цепи капиталистических стран, как наиболее трезвое звено. А после Великой Отечественной, когда, казалось бы, можно было уже обойтись без «пьяных рублей», Егор Кузьмич так и предложил сделать, а вышло — всю коммунистическую систему «подкузьмил», и от Российской империи осталась одна Россия с общипанным двуглавым орлом. Пока существуют пьяницы и трезвенники, дураки и собачники, люди будут перетягивать канат, и у этой игры нет тайм-аута… успевай только стержни менять.
— Прекрасная мысль! — воскликнул тот молодой человек, у которого забарахлило орудие труда. — Пошли, мужики, стержни менять! Сегодня как раз кладовка работает, может, заодно и форму новую дадут…
— Вот так, голубчик, — сказал я Киру, когда они втиснулись в машину, — С волками жить — по-волчьи выть. Не зря твои предки откололись от них и вышли к людям. Но я тебе скажу: в наше время что-то с людьми случилось, ума у человека на многое не хватает, и нам с тобой куда спокойнее было бы в лесу.
* * *
Наша жизнь складывается из целого ряда закономерных событий, и самое определенное в ней — пенсия. Заранее не определен только ее размер. К этому размеру можно приплюсовать тот психологический дискомфорт, от которого кое-кому становится тошно, когда сбывается его заветная мечта. Особо чувствительные натуры, сидя на пенсии, вдруг обнаруживают, что оказались за чертой общества и вроде бы стали его иждивенцами. Проще говоря, для таких людей одиночество из какой-то абстрактной формы бытия становится реальностью… и они начинают досаждать всем и всему по поводу и без повода, лишь бы хоть как-то обозначить свое существование и утвердиться во мнении, что ты еще нужен обществу.
Моя пенсия маячит на горизонте, и в рублях я уже просчитал ее, а пока что я — на инвалидности и никакого дискомфорта не испытываю. Меня даже милиция не пугает, хотя, справедливости ради, надо заметить, подсел малость мой голос, когда они стали хватать меня за грудки. Не знали ребята, что у меня есть документ, который, как охранная грамота, защищает инвалида от подобной милицейской мелочности. Гуманизм изначально свойственен нашему государству, и оно уже хотя бы потому старается там, где можно, быть милосердным к нам, что все время надувает нас с пенсией. Целая армия бездельников считает и перерасчитывает ее, а пенсионерам как не хватало ее для нормальной жизни, так и не хватает на насущные нужды до сих пор…
— Ну, дожили! — возмущенно кричит супруга, и мои мысли разлетелись, как стайка ленивых голубей, вспугнутая игривым щенком.
«Опять он что-то натворил!», — первым делом думаю я, и от моего сонливого состояния ничего не осталось. «А одиноким пенсионерам никто не мешает вздремнуть, когда им захочется», — это уже другая мысль, она следует в мое сознание вслед за первой. Но я оставляю в уме и ту, и другую. Я стараюсь не нервничать. Слегка потянувшись в постели, я вежливо поинтересовался:
— До чего мы опять дожили, милая?
— Да не мы — другие! Ты только послушай, что у людей на уме! Цитирую чужой бред дословно: «Никто не любит меня так, как моя собака». И это я читаю! Ну, что ты на это скажешь?
Я доволен, что она переключилась не на меня, не на Кира, а на очередного пишущего идиота, благодушно говорю:
— Не читай всякую глупость.
— Как же я узнаю, глупость это или не глупость, если не буду читать?
— Резонно. Тогда читай, что хочешь, только ко мне со всякой глупостью не приставай.
— Какое то время она обижается молча и только изредка ворочается в кресле под торшером — позу удобную для очередного выпада подбирает…
И я не ошибся. Она взрывается целой тирадой:
— Вот ты можешь отмахнуться от меня, потому что я твоя жена, а твое воспитание на родную жену не распространяется. А мое воспитание не позволяет мне вот так запросто отшить нашу сотрудницу, которая уж совсем оборзела и чуть чего, так сразу в амбицию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36