Внутри фьорда нас ожидала хижина (это была хижина, в которой зимовала британская экспедиция 1930 года во главе с Джино Уоткинсом. Предусмотрев свое прибытие, мы забросили туда в течение зимы продукты для себя и собак). Мы распахнули дверь и сразу же вскрыли ящики с продовольствием. Сначала мы роздали собакам очень много вяленой рыбы, затем устроили для себя первое настоящее пиршество — пиршество на датский манер: суп из говядины; консервированная говядина, которую в те времена шутливо называли обезьяньим мясом; рис; овсяная каша с огромным количеством сахара и молока; шоколад в плитках. Наполнив желудки, мы привели себя в порядок и вышли навестить собак, которые, тоже наевшись до отвала, спали вокруг хижины, впервые за долгое время вытянувшись во весь рост и разбросав лапы. Потом мы кинули жребий, кому где спать, и улеглись без долгих размышлений.
Несмотря на возбуждение, мы сразу же заснули долгим, благодатным сном без всяких сновидений, сном, о котором так мечтали. Мы больше не становились в тупик перед возникающими проблемами, нам больше не нужно было принимать никаких решений. Мы могли есть и спать, не думая ни о чем, и наши собаки тоже. Надо было лишь спокойно дожидаться нашего друга Ямези, эскимоса-спасателя. Он должен был взять нас на свой умиак и отвезти в наш конечный пункт — поселок Тассидак, откуда мы уехали одиннадцать месяцев назад, когда Шарко взял нас на борт своего «Пуркуа па?».
Я проснулся лишь в десять вечера, проспав много часов. Сначала — ни малейшего представления ни о том, где я, ни о том, в каких нахожусь обстоятельствах. Мало-помалу возвращаюсь из небытия и вижу сначала одежду, развешанную на натянутых между гвоздями веревках, затем друзей, лежащих, как и я, на спальных мешках, брошенных на солому, взятую из упаковочных ящиков. Вслед за тем какое-то странное, неясное ощущение, какое трудно описать. Открываю глаза, прислушиваюсь. Тихо, только ветер посвистывает в щелях. Встаю и выхожу в чем мать родила. Над влажной землей поднимается легкий парок, под ногами мокрая трава. Во фьорде видны величественные силуэты нескольких айсбергов, ослепительно белых на серебристо-сером фоне моря. Почему я проснулся, словно от толчка? Собаки все на месте, в тех же расслабленных позах, в каких мы оставили их за несколько часов до того. И между тем чувствую: что-то произошло.
Собираюсь вернуться в хижину, и мой взгляд падает на одну из собак: она лежит свернувшись калачиком и не спит, потом поднимает голову и смотрит на меня. По шерсти узнаю Арнавик, похудевшую и кормящую пятерых щенят. Она улыбается мне глазами и ушами.
Чтобы защитить ее от остальных псов (мало ли что может случиться, а эти щенята понадобятся мне в будущем году), мы водворяем Арнавик с потомством в хижине и устраиваем ее поудобнее в углу. Она не противится. Каждый раз, когда мы берем одного из ее отпрысков, она нетерпеливо повизгивает, но не вскакивает, слишком занятая облизыванием и кормлением остальных, уже вцепившихся в ее соски.
Через некоторое время, около двух часов дня, снова просыпаюсь и спрыгиваю со своего ложа. За стеной какая-то возня, топот лап, приглушенное рычание. В таких случаях надо всегда выглядывать наружу, все ли в порядке. Собака может быть тяжело ранена или даже убита во время драки. Может случиться и такая беда, какая постигла в этом году одного из наших гренландских друзей. Собаки разбудили его лаем, но он поленился встать. Утром ему пришлось рвать на себе волосы, когда он обнаружил, что причиной гвалта был визит двух медведей: пока он спал, они сожрали весь запас продуктов на его складе. Собаки с упоением рылись в мусорной куче, оставленной за хижиной британской экспедицией: жестянки, проволока, старые аккумуляторы. Инаро, нахлобучив на голову ржавую банку, улепетывал с места схватки, припадая на одну лапу.
Продрогнув, ведь на мне ничего нет, спешу вернуться. Но прежде чем закрыть за собой дверь, услышал под хижиной писк. Став на корточки, заглядываю туда: Атеранги в свою очередь ощенилась! Щенят не видно.
В течение дня, воспользовавшись тем, что Атеранги вылезла из своего логова в поисках пищи, мы заманиваем ее в хижину. Тогда Мишелю удается залезть в подполье и с помощью лыжной палки поймать одного щенка, а, чтобы вытащить остальных, Кнуд мастерит сачок из бамбукового удилища. Их четверо, черные с белыми лапками.
Но их мать волнуется, перетаскивает малышей из угла в угол. Успокаивается лишь тогда, когда в самом темном закутке, между пустыми ящиками, мы устраиваем ей настоящее логово. Что касается Арнавик, лежащей у двери в кухню, она, нисколько не стесняясь, с гордостью выставляет свое потомство напоказ. Хотя ее весьма интересует и наше хождение взад и вперед, и буча, время от времени затеваемая за порогом ее сородичами, она благоразумно остается на месте и лишь поворачивается с боку на бок.
В девять часов вечера оказывается, что Сингарнак в свою очередь щенится в расщелине между камнями. При моем приближении Тиоралак (Снежный воробей) и Трофаст щерятся и рычат. Они добросовестно стоят на карауле. Я заговариваю с ними, ласкаю и всячески доказываю свои добрые намерения, прежде чем они позволяют мне просунуть голову в пещерку. Сингарнак не обращает на меня внимания, слишком занятая делом: облизывает троих щенят, таких же рыжих, как и она.
Ожидали ли все они — Арнавик, Атеранги и Сингарнак — дня выхода на твердую землю, чтобы ощениться? По этой ли причине они одни были так усердны и нетерпеливы? Совпадение? Не думаю. Скорее, удивительный материнский инстинкт.
4. Несколько рассказов о собаках

Печальная история Кренерака
Итого одиннадцать щенят, в том числе четыре кобелька — слишком много самок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56