Ведь если он любит меня, он не может не чувствовать, как мне плохо сейчас?!
Я не в силах была отогнать одну-единственную мучительную картину, стоящую перед моими глазами: как нож вонзается в мускулистый бок Криса, как он бросает на меня свой последний взгляд, полный детского удивления, как он падает и тут же превращается во что-то каменное и неодушевленное; как черная кровь выползает из маленькой раны и застывает, густея… И как торжествующе хохочет Дюшес.
Это было невыносимо. Слезы вновь потекли у меня из глаз, я зарыдала в голос — так почему-то было легче плакать — и снова рухнула лицом в песок… Отомстить, я должна отомстить Дюшесу!
Я очнулась от чьего-то прикосновения. По голосу узнала: это Рудик.
— Янка, пойдем домой. Не будешь же ты сидеть тут всю ночь! Пойдем, Янка. — голос его был тих и кроток, — На вот, если хочешь, выпей, я и сигарет принес…
Я глотнула водки из бумажного стаканчика. Омерзительно-теплая, она затекла в меня горькой змейкой, и на какое-то время мне будто бы стало легче. Рудик тоже выпил, присев рядом со мной. Мы закурили. Он стал гладить меня по голове, как маленькую девочку, и этот неожиданный жест вновь пробудил во мне острую тоску по сильному и уверенному плечу. Почему со мной рядом нет Олега?! Ведь если бы мы были сегодня вместе, ничего бы не случилось. Никто не посмел бы подойти ко мне, если бы рядом был Игнатьев.
Рудик был не Игнатьев, но ведь именно он, Рудик, был со мной сейчас. Он робко поцеловал меня в лоб, и еще более робко коснулся губ, и тогда я ответила ему жадным и грубым поцелуем. Он растерялся, он затрясся весь от желания и возбуждения, он зашептал бессвязно:
— Милая, милая… я так хочу тебя, я давно тебя хотел… Я люблю тебя…
Я расстегнула ворот его рубашки и провела рукой по волосатой груди. Я сделала это из какой-то злой тоски, словно бы хотела отомстить Игнатьеву за его отсутствие. Я не хотела Рудика. Я хотела, чтобы меня кто-то растоптал, изнасиловал, уничтожил за то, что рядом нет Игнатьева. Чтобы мне стало еще хуже. С мстительным удовольствием наблюдала я за любовным трепетом Рудика, и за собой тоже. Я ощущала его горячее напряженное тело, его мягковатый животик, его небритый подбородок, его неровное дыхание. Потерявший рассудок самец трепыхался надо мной, глаза его закатились, и лицо заплыло масляной пленкой сладострастья. Я смотрела сквозь него, на яркие, высокие и холодные звезды. Я думала о том, что я не верю в абсолютную смерть. И потому мой Крис, я знаю, сейчас там, где-то среди этих сверкающих звезд… И можно ли понять, где и когда кончается жизнь и начинается смерть? Они переплетены, как нити в одном холсте — холсте, которому нет ни конца ни края. И нет конца и края ни у жизни, ни у смерти… И потому умереть — совсем не страшно…
Мой Крис… Он случайно пришел в этот мир и также случайно ушел. Он не ушел бы сегодня, если бы я не ненавидела Дюшеса и если бы Дюшес так не напился, если бы у меня не было сегодня дня рождения, если бы я послушалась мужа и оставила Криса дома, если бы я смогла пересилить свою ненависть и не спустила бы его с поводка, если бы рядом в тот миг был Игнатьев… Но он не был рядом потому что, он не мой муж… Если бы, если бы, если бы!
— Яночка, что с тобой, почему ты стонешь?! — Рудик склонился надо мной и бережно прикрыл мою обнаженную грудь, — Яночка, как ты прекрасна…
— Ерунда, Рудик, забудь, ничего не было!
— Да я ж…ничего… я просто счастлив… — глупо продолжал бормотать он.
— Ты прав, особенное удовольствие — трахнуться на том месте, где убили Криса.
— Прости меня, я…
— Рудик, а ты веришь в предупреждения свыше? В дурные предзнаменования?
— Верю, только я их не понимаю.
— Сегодня твоя дочка сплела венок из одуванчиков и одела на шею Криса. Она уже словно хоронила его… А еще сегодня мы везли его в простыне, чтобы не испачкать машину. Теперь это будет его саван, в котором мы его похороним… Если бы только мы могли видеть эти предупреждения! Но мы слепы и глухи, — отчаяние все сильнее сжимало меня, — Мы умеем только ненавидеть, мстить и сеять ненависть вокруг себя. Что же такое ненависть, Рудик?!
— Да я как-то… — испуганно промямлил Рудик, еще не пришедший в себя от столь неожиданного и счастливого совокупления со мной.
— Зачем я ненавидела Дюшеса, а он меня? За что? Да я сама не знаю. Ни за что. Просто так. Это был фантом моего воспаленного воображения. Совершенная случайность. Но этот фантом взял и убил Криса. Теперь я понимаю, Рудик, не Дюшес его убил. А наша с ним ненависть! Еще сегодня утром я могла бы прийти к Дюшесу и сказать: «Послушай, Дюшес, давай все забудем, нам нечего делить!» И тогда…тогда Крис был бы жив.
— Я не хотел тебе говорить, Ян, но сегодня Дюшес сам хотел с тобой помириться. Только Фарида, ну ты ж ее знаешь, она его послала подальше. Она его выматерила… Прости, что не сказал тебе раньше. Может, если бы сразу сказал — ничего бы не случилось.
— Господи, Рудик, но почему?! Даже этот опустившийся алкаш Дюшес оказался благороднее всех нас вместе взятых! — меня поразило признание Рудика. Пригвоздило, придавило к земле.
Я вдруг поняла, что во мне нет больше ненависти. Острое и светлое чувство освобождения, почти радости объяло меня. Крис, мой Крис! Ты умел любить, как ты умел любить! Своей смертью ты научил любви меня, бездушную и слепую. Ты научил меня любить и прощать.
Была уже глубокая ночь, когда мы с Рудиком пришли домой. В доме царил беспорядок и пахло тяжелым сонным перегарным дыханием. Я даже не знала, кто из гостей уехал, а кто нет. В зале, на диване, безмятежно спала Фарида, румяный злой ангел прошедшего дня. Рудик осторожно, как нашкодивший кот, подлег к боку своей жены и затих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57