Если бы еще хоть крупицу меди - больше и желать нечего.
Лъин печально вильнул гибким хвостом, крякнул и побрел назад, к себе
в пещеру; мельком глянул вверх, на далекий свод. Там, наверху, за много
миль, ослепительно сверкал луч света и, постепенно слабея и тускнея, слой
за слоем пронизывал воздух. Значит, долгий лунный день близится к полудню,
скоро солнце станет прямо над сторожевым шлюзом, и луч будет падать
отвесно. Шлюз чересчур высоко, отсюда не увидишь, но Лъин знает: там, где
покатые стены исполинской долины упираются в свод, есть перекрытое
отверстие. Долгие тысячелетия вырождалось и вымирало племя Лъина, а свод
все держится, хоть опорой ему служат только стены, образующие круг около
пятидесяти миль в поперечнике, неколебимые, куда более прочные, чем сам
кратер - единственный и вечный памятник былому величию его народа.
Лъин об этом не задумывался, он просто _з_н_а_л_: свод не создан
природой, его построили в те времена, когда Луна теряла остатки
разреженной атмосферы и племя напоследок вынуждено было искать прибежища в
самом глубоком кратере, где кислород можно было удержать, чтобы не
улетучивался. Лъин смутно ощущал протекшие с тех пор века и дивился
прочности сводчатой кровли, над которой не властно время.
Некогда народ его был велик и могуч, тому свидетельство - исполинская
долина под сводом. Но время не щадило его предков, оно состарило весь
народ, как старило каждого в отдельности, отнимало у молодых силу и
растило в них медленные, сосущие всходы безнадежности. Какой смысл
прозябать здесь, взаперти, одинокой малочисленной колонией, не смея выйти
на поверхность собственной планеты? Их становилось все меньше, они
позабыли многое, что знали и умели прежде. Машины сломались, рассыпались в
прах, и новыми их не заменили; племя вернулось к первобытному
существованию, кормилось камнем, который выламывали из стен кратера, да
выведенными уже здесь, внизу, лишайниками, что могли расти без солнечного
света, усваивая энергию радиоактивного распада. И с каждым годом на
грядках сажали все меньше потомства, но даже из этих немногих зерен
прорастала лишь ничтожная доля, и от миллиона живущих остались тысячи,
потом только сотни и под конец - горсточка хилых одиночек.
Лишь тогда они поняли, что надвигается гибель, но было уже поздно.
Когда появился Лъин, в живых оставалось только трое старших, и остальные
семена не дали ростков. Старших давно нет, уже многие годы Лъин в кратере
один. Бесконечно тянется жизнь, вся она - только сон, да поиски пищи, да
еще мысли, вечно одни и те же, а тем временем его мертвый мир больше
тысячи раз обращал свое лицо к свету и вновь погружался во тьму.
Однообразие медленно убивало его народ, уже скоро оно доведет свое дело до
конца. Но Лъина не тяготит такая жизнь, он привык и не замечает скуки.
Он брел неспешно, в лад медлительному течению мыслей, долина осталась
позади, вот и дверь жилища, которое он выбрал для себя среди множества
пещер, вырезанных в стенах кратера. Он постоял еще под рассеянным светом
далекого солнца, пережевывая новую порцию камня пополам с лишайником,
потом вошел к себе. В освещении он не нуждался: еще в незапамятные
времена, когда народ его был молод, камень стен насытили радиоактивностью,
и глаза Лъина улавливали световые волны едва ли не любой длины. Через
первую комнату мимо сплетенной из лишайников постели и кое-какой нехитрой
утвари он прошел дальше: в глубине помещалась детская, она же и
мастерская; неразумная, но упрямая надежда влекла его в самый дальний
угол.
И, как всегда, понапрасну. В ящике, полном плодородной почвы, рыхлой,
мягкой, заботливо политой, ни намека на жизнь. Ни единый красноватый
росток не проклюнулся, никакой надежды на будущее. Зерно не проросло,
близок час, когда всякая жизнь на родной планете угаснет. С горечью Лъин
отвернулся от детской грядки.
Недостает такой малости - и это так много! Съесть бы всего несколько
сот молекул любой медной соли - и зерна, зреющие в нем, дали бы ростки;
или прибавить те же молекулы к воде, когда поливаешь грядку, - и проросли
бы уже посеянные семена, выросли бы новые крепкие мужчины или, может,
женщины. Каждый из племени Лъина носил в себе и мужское, и женское начало,
каждый мог и в одиночку дать зерно, из которого вырастут дети. И пока еще
жив хоть один из племени, можно за год взрастить на заботливо ухоженной
почве сотню молодых... если б только добыть животворный гормон, содержащий
в себе медь.
Но, как видно, не суждено. Лъин склонился к тщательно сработанному
перегонному аппарату из выточенных вручную каменных сосудов и гибких
стержней, скрепленных и связанных в трубки, и оба его сердца тоскливо
сжались. Сухой лишайник и липкая смола все еще питали собою медленный
огонь, и медленно сочилась из последней трубки капля за каплей и падала в
каменную чашу. Но и от этой жидкости не исходит ни намека на запах медной
соли. Что ж, значит, не удалось. Все, что за многие годы дал перегонный
аппарат, Лъин подмешивал к воде, поливая грядку, почва детской всегда
влажная, но ей не хватило минерала жизни. Почти бесстрастно Лъин вложил
вечные металлические свитки, хранящие мудрость его племени, обратно в
футляры и принялся разбирать на части химическое отделение мастерской.
Остается еще один путь, он труднее, опаснее, но иного выхода нет.
Старинные записи говорят, что где-то под самым сводом, где воздух уже
слишком разрежен и дышать нечем, есть вкрапления меди.
1 2 3 4 5 6 7 8