В одной, большой, с допущенным солнцем, с окрашенными в какую-то смесь розового и оранжевого стенами, большим, но бесполезным для побега окном жили мы, шестеро узников. Весь пол был устелен какими-то непонятными одеялами, подушками и перинами, которые помогали спать нам.
Рядом была маленькая, безоконная (беззаконная) комната, в ней проявляли и печатали плёнки, а красные фильтры, свет которых бросался на любого, кто находился у открывающейся двери, делали похожими её на горнило, в котором в темноте ожидало пламя.
За ней была комната такая же отвратительная, как и прочие, но эта была самой ненавистной мне. В ней нас заставляли жестоко совокупляться. Он была изменчивой, как ракурсы хозяина и фотографа одновременно, её вечно меняли путём декорации складками разноцветного атласа, ещё чего-нибудь, чтобы создать впечатления разных интерьеров на снимках.
Была ещё одна комната, я не знаю, какой она была, она была предназначена для других целей.
В одной комнате находился хозяин, когда приезжал откуда-то, а был он там часто. Ещё одну занимал охранник, который следил за тем, чтобы кто-то из нас не убежал.
Всех шестерых, с которыми я скоро познакомлю читателя, привезли в этот дом в один день. Кого-то они держали в подвалах, кого-то ещё где, и в один день привезли всех туда, поэтому я не чувствовал себя неумелым, как мог бы чувствовать, если я оказался втиснутым в это дело значительно позже остальных. Меня привезли туда вечером, некоторые были там уже с утра. Все ждали. Ждали, когда же разорвётся неизвестность. В отличие от всех, я знал, зачем я ехал туда, мне была ясна цель и не ясны последствия. Детские, юношеские тела боялись, напуганные, как я верно предположил, своим похищением. Поначалу никто даже не разговаривал, все сидели на полу и смотрели в какие-то только им видимые точки. Я был в более выгодном положении - я всё знал, я не боялся. Только когда вечер размашистой кистью затушевал день, только когда наступили густые сумерки, страх стал невидимым. Кто-то неуверенно спрашивал, как кого зовут, кто-то неуверенно отвечал. Из шестерых нас было четыре девочки, действительно сладкие, и два парня, я и ещё один, которого звали . К девочкам, странно называть так пятнадцатилетних особ, но это выглядело странным, если бы сейчас я был бы их ровесником, а когда тридцать пять лет разделяет меня и их, то, конечно, они девочки, я не испытывал ни малейшего сострадания, его просто выкинуло из моего сердца вожделение, явно доказывая превосходство во мне материального над идеальным. Я думал только о том, как смогу насладиться ими, и это было самыми неприятными мыслями в моей жизни. Их было много, их было четверо. Я помню каждую из них, я помню их тела, их имена. Когда мы сидели в потёмках в этой комнате, в которой нам предстояло провести очень много таких вечеров, ближе всех ко мне сидела, подогнув ноги под себя, милая, темноволосая девочка с таким же темноволосым именем Аннах. Она скромно принадлежала к тем девушкам, или девочкам, что приятнее мне, которые имели плотное, женственное тело, наполненные бедра. Она, наверное, была самой свободной в сравнении с прочими, хотя, это конечно относительно - свободной в рамках ужасного испуга и ужасающей неопределённости. Она смотрела на меня, реже на других. Я был рядом с ней и во мне она искала какую-то защиту, которую я, конечно, предоставить ей не мог. Следующей за ней, упёршись спиной в стену, сидела Техаамана - длиные русые волосы, голубые круглые глаза. Она совсем не походила на свой возраст, она была так хрупка, что казалась ещё ребёнком. Потом сидела Метте, совершенно не приметная и, видимо, стервозная Метте, которая для чего-то то закрывала глаза, то открывала их, чтобы, убедившись в неизменности, прикрыть их вновь. Рядом с ней сидел Аполлос, греческого вида юноша, худой циник, с ненавидящими всех чёрными глазами, типичный изгой, считающий изгоями всех остальных. Четверо они сидели у стены, почти напротив меня, сидевшего в углу. В другом углу сидела ещё одна девочка. Её колени были прижаты к груди, а подбородок опирался на них. Очень редко, три или четыре раза, она открывала глаза. На запястье цепь, красивые волосы, восковая кожа. Мне представлялось, что кожа её покрыта неощущяемым и предельно тонким слоя воска, такой ранимой и нежной выглядела она. Она, по-моему, догадывалась, что будет, она выглядела так, как будто заставляла себя смириться с участью. Её звали Эсфирь.
Всю ночь я просидел в эротических псевдоснах, в воображаемых снах, которыми заменил настоящие. Я видел их, тех, с кем мне предстояло спать, я представлял себя с каждой из них, представлял соединение двух тел, и только греческий соперник мешал мне, даже там, в моём воображении. Тогда мне было безразлично, нужно ли мне спать или нет, меня захватывали их лица, лица Аннах, Метте, Техааманы, Эсфирь, их тела, только представляемые мной. А они давно уже уснули, не знающие, что их ожидает, что я их ожидаю, чужие для всех. Они боялись, но сон их оказался сильнее страха, так же, как моё желание было сильнее, чем сон. Я был другим, я был с теми, кто привёз меня в этот мрачный ужасный дом, мне нужно было то же, что и им. Удовлетворить похоть. Мне - телесную, им - духовную, настолько духовную, насколько они были духовны - денежную похоть они вожделели ублажить, и их желание денег было одинаково с моим желанием обладать другим телом. И я и они смотрели на этих несчастных девочек, на меня, на Аполлоса как на инструмент для получения желаемого. И я смотрел на них как на средство. Всю ночь я ждал, когда же смогу прикоснуться к ним, когда смогу ими овладеть. Бёдра, ягодицы, груди, губы - всё переплеталось и выстреливало в меня потоком образом, гладких, медовых, нежных, недоступных ранее тел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16