Но где-то там, за глыбой письменного стола восседает тюремщик — лицо с блестящими, как черви, губами, они шевелятся, требуя откровения живой души.
Мне доводилось слышать о первобытных сообществах людей в экваториальных странах, члены которых никому без нужды не открывают своего имени. Человек, узнавший его без спросу и поминающий его в разговорах, совершает большой проступок и нарушает правила поведения.
В лице тюремщика я столкнулась именно с таким преступлением. С таким ужасом. Но я должна ему ответить. Если он потребует, чтобы я разделась перед ним догола, это тоже придется исполнить.
Я сообщила ему имя, которое значилось в документах.
— Капитан тулийцев прислал мне бумагу, в которой сказано, что вас зовут Арадия Завион.
— Меня зовут иначе.
— Значит, вы были потаскухой при Завионе.
Я сказала:
— Мы жили вместе как муж и жена.
Он что-то записал в своем гроссбухе. Губы его опять зашевелились, извиваясь.
— Сведения, которые содержит вторая бумага, ложные?
— Именно так.
— Вы — подданная Чаврии, а не Кронии? Где вы родились?
Я ответила и на этот вопрос.
— Это не чаврийский город, — сказал тюремщик.
— Он состоит в союзе с Чавро.
Он снова принялся писать пером с длинной беловатой ручкой, наверное, из слоновой кости. Она неприятно поблескивала в темноте.
— Вас заключили сюда, — сказал он, — по подозрению в измене. Вас обвиняют в причастности к мятежу на Китэ или, если вам больше нравится, в шпионаже в пользу Кронии; как первое, так и второе одинаково неприемлемо для королевства Тулия. — Я попыталась было заявить, что ни в чем не повинна, но, разумеется, безрезультатно, и тюремщик тут же оборвал меня: — Можете считать себя пленницей тулийского королевства. Вы займете одну из камер. И пробудете под юрисдикцией начальника этого замка, пока не рассмотрят ваше дело.
— Я хотела бы повидать начальника, — сказала я.
— Если он этого пожелает и в то время, которое он сам выберет, — ответил тюремщик, и похожие на червей губы изогнулись в улыбке.
Проводить меня в камеру поручили женщине, что несколько удивило меня. Черно-серое обиталище окрасило ее, как и всех прочих, в свои цвета, вплоть до волос и запавших глаз. Она смотрела на меня с ненавистью и отвращением. Я вызвала такое отношение непроизвольно, лишь потому, что оказалась в ее ведении.
Она велела мне идти впереди, хоть я и не знала дороги. Тусклый свет проникал в сырые извилистые коридоры сквозь изредка попадавшиеся в их чешуйчатых боках щели. Когда мы добрались до места, где стояла заранее приготовленная лампа, надзирательница зажгла ее. А затем все четверо — она, я да наши тени — отправились дальше.
Возле лестницы в сочившейся влагой стене показалась длинная узкая ниша. Я вздрогнула, заметив в ней чью-то фигуру, но надзирательница ничего не сказала конечно, в моей реакции не было ничего особенного, ведь нас окружал мрак, а в отблесках светильника все виделось искаженным. Над нами возвышалось не живое существо, а статуя костлявой старухи из черного мрамора. Я было задержалась, но надзирательница бросила:
— Идите же.
Я начала подниматься по лестнице, статуя осталась позади; я не успела толком разглядеть ее, но мне подумалось: должно быть, это Вульмартис, богиня в облике Старухи. Какое другое божество согласилось бы влачить мрачное существование в этой нише у входа в промозглую преисподнюю?
Мы поднимались все выше и выше в башню и наконец добрались до отведенной мне камеры.
Мы задержались у ее порога, и я услышала страшный нескончаемый гром, гулявший по замку, — безмолвие. Казалось, среди всех этих каменных пещер нет больше ни единого живого существа.
Ключ надзирательницы заскрежетал в замочной скважине, затем она повела меня в камеру.
И опять я удивилась. На стенах давнишняя побелка. Окно выходит на океан.
При взгляде на незастекленное окно первым бросался в глаза и приводил в смятение крест — вертикальная железная перекладина шла от подоконника и пересекала перемычку, которая слилась с разделявшим море и небо горизонтом… все отверстие не больше моей головы. В то же мгновение я поняла, что буду подолгу простаивать перед ним, прижимаясь висками и щеками к камню, а железная перекладина вопьется мне в лоб, рассекая меня надвое.
Надзирательница снова обратилась ко мне:
— Вам принесут соломенный тюфяк, постельное белье и предметы первой необходимости. Уборка в камере — ваша обязанность. Таких заключенных, как вы, кормят два раза в день. Возможно, вам разрешат прогулки. Я еще не получила указаний на этот счет.
Я обернулась и поглядела ей в лицо.
— Могу я обратиться к кому-нибудь с апелляцией?
— Я ничего об этом не знаю, — ответила она. — Раз уж вы сюда попали, вам лучше смириться с этим.
Затем, не желая больше попусту тратить свое бесполезное сумеречное время, она направилась к выходу и заперла меня в камере; ключ со скрипом повернулся в замке.
Меня поддерживало отсутствие убежденности. Я успела породниться и сблизиться с несчастьем, но, по-видимому, все еще воспринимала беду как своего рода зал ожидания.
И вот, я присела на каменный выступ и принялась ждать.
2
Милое море, ты — постоянный мой собеседник, мое волшебное зеркало, благодаря которому я вижу землю.
Безжалостное море, ты ничего мне не приносишь. Только свою синеву, которая лишь изредка меняет цвет, превращаясь под жутким небом в синий свинец, становясь кровавой в отблесках заката и черной по уходе дня.
Из-за расположения окна заре не удавалось проникнуть ко мне. А потому рассветы перестали существовать. Просто каким-то образом появлялся свет. А в волнах возникали огненные прожилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177