В шоке и страхе я столкнулась с Силом, пребывая в полной
растерянности. Эттук и его воины рассмеялись. Однако Сил совсем не
смеялся. Он подошел ко мне и нанес несколько звонких ударов по голове;
звуки их стали тревожными гонгами Белханнора, гремящими оттого, что у
ворот стояли Анаш и Эптор.

2
В палатке, куда меня положили, было очень темно; и пахло женщинами и
женскими вещами, но никого кроме меня там, казалось, не было. На полу
валялись козьи шкуры и одеяла, и я лежала на них, окостеневшая, мучаясь
болью и тошнотой. Я начала осторожно изучать свое тело, ибо меня теперь
охватил холодный страх, как бы не исчезла наряду со всем прочим и моя
способность к самоисцелению. Этого, к счастью, не случилось, так как
порезы и раны у меня на теле затягивались, а кровоподтеки рассасывались.
Внезапно я увидела перед собой женскую фигуру. Вплоть до этого
момента она стояла совершенно неподвижно, а теперь зашевелилась и пошла
вперед. На нее упал слабый свет, просочившийся сквозь стену палатки, и
осветил закрытое лицо; лишь большие темные глаза холодно смотрели на меня.
Ей было около тридцати, что в племенах дикарей равнялось сорока годам
жителей Анкурума; тем не менее она была прекрасна: это я разглядела, даже
не видя ее лица. Под черными одеждами у нее также скрывалось прекрасное
тело, или, во всяком случае, ранее прекрасное, так как теперь его разнесло
от далеко зашедшей беременности, а большие твердые груди обвисли, отяжелев
от молока. Одевалась она в основном так же, как и обыкновенные женщины
этого крарла - те, которые убежали от воинов, - в черное платье без
рукавов и черный шайрин. Однако ее голые руки от запястий до плеч
окольцовывали браслеты из серебра, меди и раскрашенной эмали, а на шее у
нее висело ожерелье из золота с тускло-голубыми самоцветами. В ушах
звенели серьги с теми же камнями. Волосы закрывали шею и ниспадали на
спину, словно занавес. Она явно была родом не из этого крарла и не из
темнокожих; ее белая кожа была кремовой от легкого загара.
- Я - Тафра, - уведомила она меня, - жена Эттука. Единственная жена
Эттука, - добавила она, предъявляя права на мое уважение и страх.
Я ничего не ответила. Помолчав, она сказала с упреком:
- Ты поступила глупо. Незачем гневить Сила. Я уговорила Эттука
сохранить тебе жизнь. Он прислушался.
- Почему? - поинтересовалась я.
- Ты в тягости, - ответила она без всякого выражения на лице. -
Городским отродьем, но его можно воспитать так, что оно усвоит наши обычаи
- еще одно копье для мощи Эттука. Или же еще одна - рожать ему сыновей. Ты
понимаешь меня?
- Да, - ответила я. - А что уготовано мне?
Она говорила медленно, так чтобы я не потеряла нить рассуждений:
- Ты будешь при мне, - сказала она.
- Твоей рабыней.
- Моей рабыней. Женщина из Городов должна знать много разных
хитростей, способов, с помощью которых жена доставляет удовольствие мужу.
Не уловила ли я проблеск беспокойства в ее словах? Не сомневалась ли
она в верности своего мужа?
- Завтра на заре, - сказала она мне, - ты тогда сможешь прийти ко
мне. Сегодня ты полежишь здесь, в палатке Котты, куда приходят женщины,
когда они больны.
Она повернула свое великолепное обремененное тело и вышла. Все
определилось. Мне придется в конце концов быть высокородной рабыней,
которой я страшилась стать, когда лежала в башне. Однако это было самым
лучшим из всего, на что я могла надеяться. Я больше не обладала ни
властью, ни статусом. Кто я такая, чтобы спорить с судьбой? По крайней
мере, меня избавили от пыток Сила. Теперь я буду выполнять черную работу и
стоять на коленях перед воинами, и убегать от них, если они накричат на
меня. Я буду женщиной, такой, какой считали тут женщин, - безмозглым
животным, имеющим лишь пол души, созданным рожать детей и доставлять
удовольствие мужчинам: запоздалой мыслью бога.
Было очень жарко. Я разомлела и задремала. Позже пришла женщина,
крупная, как мужчина, с мускулистыми руками и волосами, завязанными синей
косынкой. Звякая серьгами, она ощупала мое тело, хмыкая про себя.
- Здорова, - уведомила она меня, - несмотря на грубое обращение
воинов. А этот, - она слегка ткнула меня в живот, - не родится еще много
дней; сто - сто двадцать.
- Нет, - возразила я, - меньше.
Она рассмеялась.
- Э, нет, ты неправильно истолковала признаки, девушка. Котта знает
толк в этих делах, а ты слишком маленькая, - она налила мне молока, и я
медленно выпила его.
- Сейчас... - я пошарила в поисках слов, - сейчас еще лето?
- Да, лето уже много дней и ночей. Мы скоро снова двинемся на восток.
- Башня - когда пала башня?
- Дело мужское, - отвечала Котта, - мне неведомо, да и все равно.
Она отошла от меня и занялась возней с какими-то сундуками, которые я
едва видела во мраке.
Значит, настало лето. Сколько же я пролежала под башней? Похоже,
много дней, много-премного дней. Легкая боль от молока засверлила у меня в
желудке.
Котта вернулась с тазом воды и принесла мне черную одежду. Она
положила ее около меня и несколькими умелыми движениями содрала с моего
тела обрывки бархата. Смыв губкой грязь, она наложила на мои порезы
немного мази, но они быстро заживали, хотя, как мне показалось, не так
быстро, как раньше. А затем она надела мне через голову и руки одежду из
черной ткани и завязала шнуровку на шее. Ее руки направились к маске рыси,
и я инстинктивно отпрянула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176