Он казался высоким, уверенным. Жрец заговорил, и я услышала его
разгневанный голос.
- Мы должны знать, истинная ли святость перед нами.
- Неужели богиня должна доказывать свою божественность?
Он выпрямился во весь рост и сложил руки на груди - жест наглого
вызова.
Я посмотрела на него и узнала его - смертник. И почувствовала жгучее
презрение, захлестнувшее мне глаза, точно слезы. Я направила на него
палец, и мое презрение пронзило его позолоченным концом тонкого белого
луча, который попал ему в грудь, и все его тело на секунду вспыхнуло,
озарив храм. Он без звука упал навзничь. Пламя в его чаше, бывшее для меня
Карраказом, подпрыгнуло и съежилось.
Храм застонал и забормотал. Я услышала, как они опускались на колени,
пресмыкаясь, скребя по полу тяжелыми одеждами и звеня по камню
драгоценностями.
Теперь я видела лучше. Различила ряд из тридцати жрецов,
распростершихся передо мной на лестнице, шепча молитвы, народ, князей и их
женщин, согнувшихся, словно они блевали. На возвышенных местах, на золотых
креслах я увидела Высших под пурпурным балдахином Джавховора, всех до
одного в позах испуганной покорности.
Неподалеку от конца огромного зала высилось одно лицо в маске, один
из присутствующих стоял прямо. Да, но и он тоже покорится, ибо не посмеет
показать, что не испытывает ни малейшего страха перед богиней. И вот он
опустился на колени, голова его наклонилась. Вазкор воздал мне свою пустую
дань.

5
Новая тюрьма. Храм, как и все другие места, оказался западней. Прошло
тридцать дней, и я мало помню их; они могли быть одним долгим днем,
настолько каждый из них походил на остальные.
Каждое утро я вставала рано, и являлись женщины омыть и одеть меня.
Они не всегда золотили мне кожу, только каждый четвертый день, когда я
должна была стоять в храме. Я носила платье из плиссированного черного
льна, с рукавами и талией в обтяжку, с множеством сложных складок на юбке.
Большие золотые ожерелья, золотые браслеты, пояса, кольца на пальцах рук и
ног оковывали мое тело, словно доспехи или цепи. Только золотая кошачья
маска по-прежнему доставляла мне удовольствие, так как казалась мне моим
лицом больше, чем мое собственное.
В своей базальтовой клетке я усаживалась в кресло с высокой спинкой;
ко мне являлись мужчины и женщины и падали ниц. Одежда на них была очень
богатая, их драгоценности стучали о мрамор. Доступ к богине получали
только золотые и серебряные. Здесь я снова была в деревенском храме или
среди разбойничьих шатров. Они молили меня о выздоровлении, о любви, о
власти, как светской, так и духовной. Недомогания я снимала
прикосновением, но духовной власти над сородичами я им не давала. Это
право принадлежало мне, а не им. В ответ на мольбы о почете и постах я
отсылала их к Джавховору. В те дни, когда я стояла в храме, туда приходили
и склонялись передо мной тысячи. Женщины визжали и плакали. И все же я
была бессильна, я ждала в тени человека, про которого они забыли. В те дни
я действовала подобно бездумной машине и стала очень похожей на машину.
Казалось, я почти не думала, не чувствовала.
Толстый жрец Опарр, который привел меня к статуе, был моим старшим
служителем, и, как я полагала, шпионом Вазкора. Он впускал ко мне
визитеров и стоял позади моего кресла, пока те пресмыкались. Он теперь
стал моим главным жрецом, заменив убитого мной священнослужителя, но
оставался присным Вазкора. Вазкор поднял Опарра из безвестности и
ничтожества (уж это-то было очевидно), посадил его, как рядовой сорняк, в
саду храма, и поливал, когда мог, помогая его росту. Теперь сорняк
сделался деревом-столпом для Вазкора. Я пока не знала, каких других людей
он расставил на высоких постах, но догадывалась, что таких было много,
сплошь стремящихся к власти и всем приносимым ею благам, очень преданных
человеку, который им столько дал, и слишком глупых, чтобы увидеть еще
большую выгоду в свержении своего благодетеля. Вазкор умен, и все же со
мной он крупно рисковал.
Город пребывал в волнении от моего пробуждения, однако я этого не
видела. Другие пять союзных Городов Белой пустыни неистово следили за
собственными алтарями.
Мои покои в храме были очень тихими. Окна выходили во внутренние
дворы с огромными безлиственными деревьями. На тридцатый день моего
явления и заточения выпал снег и превратил черные камни в белые. Это была
первая увиденная мной зима - я не помнила холодного времени из своего
сгинувшего детства. Этот снег похуже, чем в горах. Он шел беззвучно, и
теперь пустыня и в самом деле станет белой.

Толстый Опарр доложил, стоя передо мной:
- Джавховор просит богиню уделить ему немного своего священного
присутствия.
- Где Вазкор? - сразу же спросила я.
- Вазкор, военачальник, естественно, будет сопровождать своего
владыку Джавховора.
- Когда?
- Как только голубь Джавховора вернется во дворец.
Вазкора я все это время не видела. И не знала, чего он желал от меня,
что сделать или сказать его повелителю, этому человеку, которого он
собирался заменить. Я отдала Опарру одно из своих золотых колец, чтобы он
надел его на лапку почтового голубя, приняв в обмен золотое кольцо
Джавховора с ониксом и вырезанным гребешком феникса.
Ждать пришлось недолго. Полагаю, они пришли, пробираясь через
сугробы, но путь-то им расчистили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176