Из всех комнат, выходящих на западный фасад, был виден газон, а далее, сразу же за высоким железным палисадом и воротами, начиналась аллея.
Пройдя еще по множеству комнат, которые служили, казалось, только для того, чтоб можно было взимать оконный налог и дать занятие горничным, миссис Рашуот сказала:
— Теперь мы направляемся в домашнюю церковь, в нее надобно входить сверху и сверху же на нее смотреть, но все мы здесь свои люди и, с вашего позволения, я проведу вас отсюда.
Они вошли. Фанни воображала нечто большее, нежели просторную продолговатую комнату, обставленную так, чтоб располагать к молитве, — здесь не было ничего более внушительного или впечатляющего, чем обилие красного дерева и подушек темно-красного бархата, что представлялись взгляду на идущей поверху семейной галерее.
— Я разочарована, — тихонько сказала Фанни Эдмунду. — Не такой я представляла домашнюю церковь. Нет в ней ничего, внушающего благоговенье, ничего печального, ничего величественного. Здесь нет боковых приделов, нет арок, нет надписей, нет хоругвей. Нет хоругвей, кузен, что "развевал бы ветер ночи, дующий с небес»4. Нет указанья, «под камнем сим шотландский спит монарх».
— Ты забываешь, Фанни, как недавно все это построено и с какой ограниченной целью по сравненью со старинными часовнями в замках и монастырях. Она была предназначена всего лишь для надобностей одной семьи. Я думаю, хоронили членов семейства в приходской церкви. Там ты и найдешь хоругви и гербы.
— Глупо, что мне это не пришло в голову, но все равно я разочарована.
Миссис Рашуот начала свой рассказ:
— Эта церковь была украшена так, как вы ее видите, во времена Якова Второго. Сколько я знаю, до того эти скамьи были просто деревянные, и есть некоторые основания думать, что покровы и подушки на кафедре и семейной скамье были просто бордового сукна, но это лишь предположения. Церковь красивая, и прежде в ней служили постоянно, и утром и вечером. На памяти многих здесь всегда читал проповеди домашний священник. Однако покойный мистер Рашуот покончил с этим.
— Каждое поколение вносит свои усовершенствованья, — с улыбкою сказала мисс Крофорд Эдмунду.
Миссис Рашуот отошла, дабы повторить то же самое мистеру Крофорду, а Эдмунд, Фанни и мисс Крофорд остались стоять вместе, одной стайкой.
— Как жаль, что этому обычаю был положен конец! — воскликнула Фанни. — То была драгоценная принадлежность прежних времен. В домашней церкви, в домашнем священнике есть что-то такое, что очень согласно с большим величественным домом, представляется, что именно таков в нем должен быть обиход! Вся семья в одни и те же часы собирается для молитвы, это прекрасно!
— Еще как прекрасно! — со смехом сказала мисс Крофорд. — Главам семей, без сомненья, весьма полезно заставлять всех несчастных горничных и лакеев бросать дела и удовольствия и дважды в день молиться, меж тем как сами хозяева измышляют предлоги, чтобы при этом не присутствовать.
— Едва ли Фанни таким образом представляет себе семейные собранья, — заметил Эдмунд. — Если хозяин и хозяйка сами на них не присутствуют, в этом обычае должно быть не столько хорошего, сколько дурного.
— Во всяком случае, в таких материях лучше предоставить людей самим себе. Каждый предпочитает идти своим путем — выбрать, когда и как предаваться молитве. Обязанность присутствовать на службе, сама долгая церемония, скованность — все вместе тяжкое испытание и никому не нравится; и если б почтенные прихожане, которые изо дня в день преклоняли колени и зевали на галерее, могли предвидеть, что еще настанет пора, когда, проснувшись с головною болью, можно будет полежать лишние десять минут, не страшась осужденья за то, что пропустил службу, они запрыгали бы от радости и зависти. Вообразите, с какой неохотою часто отправлялись в домашнюю церковь былые красавицы из рода Рашуотов? Разные молодые миссис Элинор и миссис Бриджет напускали на себя притворную набожность, а головы их были полны совсем иных мыслей, особенно если бедняга священник был нехорош собою, а в те времена, я думаю, они были еще непригляднее, чем теперь.
На несколько мгновений слова ее повисли в воздухе. Фанни покраснела и подняла глаза на Эдмунда, но была так разгневана, что не могла вымолвить ни слова; ему и самому прежде, чем заговорить, потребовалось как-то собраться с мыслями:
— При вашем живом уме вы едва ли можете отнестись серьезно даже к серьезным предметам. Вы нарисовали нам забавную картинку, и наши слабости не позволяют сказать, что так не могло быть. Иной раз мы все чувствуем, как трудно сосредоточиться в той мере, в какой было бы желательно; но если предположить, что это случается часто, то есть что из-за нерадивости слабость обращается в привычку, чего ж можно ждать от такого человека, предоставив ему молиться в уединении? Неужто вы полагаете, что душа, которая страждет и позволяет себе отвлекаться от молитвы в церкви, была бы сосредоточенней в тесноте спальни?
— Да, очень вероятно. У ней будет, по крайности, два преимущества. Там меньше внешних отвлечений и душа не так долго будет подвергаться испытанию.
— Я думаю, душа, которая не борется с собою при одних обстоятельствах, найдет, на что отвлечься и при других, и влияние самого места и примера может зачастую вызвать лучшие чувства, чем те, которые были при начале. Однако признаюсь, долгая служба иной раз чересчур большое напряжение для души. Хорошо бы это было не так, но я не столь давно уехал из Оксфорда, чтобы забыть, каковы богослуженья при множестве народу.
Пока происходил этот разговор, а остальное общество разбрелось по церкви, Джулия обратила внимание Крофорда на свою сестру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157