..
Голос у Риты дрогнул. Она затихла в руках Олега, и он понял, что задел что-то тонкое, прикоснулся к хрупкому и больному, тому, что может разбиться от неосторожного движения или слова.
- Прости меня, ласточка, - виновато шепнул он и погладил Риту по голове. - Прости, дорогая моя, хорошая...
Он сам не знал, за что просит прощения - за неосторожные ли слова, за нечуткость, за то, что чего-то не знает? Но это было не важно. Он обидел Риту, а значит, перед ней виноват. Олег снова погладил Риту по голове, и она заплакала: так ласкал ее только папа.
Она плакала, плакала и была не в силах остановиться.
Страшное напряжение трех безумных дней - танки, листовки, омоновцы, снайперы на крышах, а внизу замыкают кольцо бэтээры, и она, Рита, в этом кольце, пылкие речи с балкона Белого дома, церковное пение, столь странное, неожиданное в атеистической буйной стране, а потом - тишина в пустом общежитии, мужская, сдержанная, горячая нежность, горделивое сознание, что ты стала женщиной, и почему-то печаль, будто что-то в ее жизни кончилось, ушло навсегда, никогда не вернется... Все это, вместе взятое, вызвало горькие слезы, и щемило сердце, напоминая о том, как другая рука, самого близкого человека, так же гладила ее волосы.
- Родная моя, - шептал Олег, - все будет у нас хорошо, вот увидишь!
- Я не потому, не поэтому, - всхлипывала, успокаиваясь, Рита.
- Ну, поехали? - бодро спросил Олег, чтобы Рита, не дай Бог, в нем не засомневалась.
А ведь и ему было страшно, новая жизнь начиналась и у него - полная любви и тревог, нежности и упреков, взаимной притирки, недоразумений, ссор, примирений, ответственности за другую душу... Знать этого он, конечно, не мог, но древний, как мир, инстинкт подсказывал, что жизнь станет намного сложнее, интереснее, беспокойнее.
- Поехали! Закрывать чемодан?
- Да, поехали. Посидим на дорожку.
***
Успех был ошеломляющим. Корзины, букеты, охапки цветов, и снова и снова, подчиняясь шторму оваций, раздвигался тяжелый занавес. Декорации были новыми, и новыми были костюмы - ленты, монисто, расшитые самыми фантастическими узорами украинские белоснежные кофты. А уж сама волшебная ночь...
Осветители превзошли себя, посылая на сцену лунный, призрачный свет.
Аркадий пришел за кулисы, влюбленный, как в первый день.
- Катенька, ты - прелесть!
Театрально преклонив колено, преподнес колье в бархатном узком футляре.
- Что ты! Зачем? - вспыхнула от радости Екатерина Ивановна.
- Монисто же придется сдать, - пошутил, радуясь ее радости, Аркадий Семенович. - Поехали!
Грим можно снять дома. Пусть дочка видит, какая у нее мать красавица.
- Ох, я и забыла тебе сказать, - устало потянулась Екатерина Ивановна. - У нас новость...
- В машине расскажешь.
- Да нет, ты послушай... Я, может быть, через год стану бабушкой!
- Никогда ты не станешь бабушкой, - решительно возразил Аркадий Семенович, который сразу все понял, - даже если у тебя будет сотня внуков.
- Ну уж и сотня! - серебряным колокольчиком рассмеялась Екатерина Ивановна и накинула на себя бежевый плащ.
Как легко, как весело ей всегда с Аркадием! После раздражительного, печального, больного Кости какое это отдохновение, хотя только Костю она и любила...
- А может, Риты и нет, - с надеждой сказала Екатерина Ивановна, когда уселись они в машину. - Может, она гуляет.
- Ночью-то? - засомневался Аркадий Семенович, боясь, что Катенька сглазит.
- Так ведь какая ночь, - напомнила Екатерина Ивановна. - Ночь победителей!
- Она же была вчера?
- Ну и что? Молодежь все никак не напразднуется.
Оба они засмеялись, как смеются взрослые над детьми. Подъехав к дому, не сговариваясь, вскинули глаза к окнам. Темно. Но это еще ничего не значит.
Поднялись на пятый этаж. Екатерина Ивановна осторожно повернула ключ в замке.
- Рита? - позвала в темноту. - Наверное, спит. - Надев теплые тапочки, скользнула в комнату. - Зажги свет, - шепнула Аркадию Семеновичу, оставшемуся в передней.
Щелкнул выключатель.
- Катенька, тут записка у зеркала.
Екатерина Ивановна вернулась, взяла записку, прочла и села тут же, в прихожей, на ящик для обуви.
- Можно?
Аркадий Семенович взял из ее рук записку, с тревогой покосился на Катю: любимое лицо под жизнерадостным гримом как-то враз потускнело. Прочитал.
Помолчал. Подумал.
- Ну и что? - спросил очень бодро. - Ты чего запечалилась? - Аркадий Семенович обнял Катю за плечи. - Они, считай, муж и жена. Уехали - и уехали. А мы сейчас откупорим бутылочку шампанского.
Но Катя радость его не разделяла. Она снова взяла записку и, страдальчески сдвинув брови, принялась перечитывать. "Что со мной? - думала горестно. - Ведь только что, когда ехали мы в машине, именно об этом я и мечтала... Но не так, не Так! Ни одного ласкового слова, никакой теплоты..."
- Знаешь, Аркадий, - сказала она, - я что-то устала. Прости, но мне нужно побыть одной.
Аркадий Семенович внимательно посмотрел на Катю.
- Ты уверена? - спросил тихо, обиженно. - Тебе не станет без меня одиноко? Совсем одиноко?
- Мне и так совсем одиноко, - ответила Катя, и он, вспыхнув, вскочил с ящика, на котором сидел с ней рядом, и рванулся к двери.
Дома опомнился, взглянул на часы: была глухая ночь, но Катя, он знал, не спала.
- Зря ты меня, дурочка, выгнала, - нежно сказал Аркадий Семенович, когда Катя сразу сняла трубку.
- Хорошо, что ты позвонил, - с облегчением вздохнула она. - Конечно, зря. Прости.
- Может, приехать? - тут же спросил он.
- Завтра, - помедлив, ответила Катя. - Сегодня столько было всего... Хорошо, что ты позвонил, - повторила она. - Теперь я засну. - И повесила трубку.
Аркадий Семенович с облегчением снял узковатые для него ботинки - что поделаешь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40