Глава XXI
Седьмое января, понедельник. После недельного отдыха Норико пришла на работу.
Праздники кончились. В этот день в клинике собрались все. Главный врач пригласил сотрудников в кабинет и сказал речь. Поздравил с Новым годом и призвал трудиться еще усердней. В заключение он пожелал, чтобы все относились друг к другу с «неустанным вниманием».
Норико слушала его безо всякого интереса. И, только когда он сказал о внимании, невольно вздрогнула: не о Наоэ ли речь?
С понедельника начинались нормальные рабочие будни, но Наоэ все еще не появился.
Дел после долгого перерыва было много; с самого утра в амбулатории толпились больные.
В комнату медсестер заглянула Сэкигути.
– Кто-нибудь знает, что с доктором Наоэ? Вопрос относился ко всем, но Норико показалось, что старшая сестра обращалась именно к ней.
– Столько больных, а доктор Кобаси ни на секунду не может уйти из палаты… Просто не знаю, что делать, – ворчала Сэкигути.
Кобаси и в самом деле неотлучно находился при Кокити Уэно. Зашел ненадолго на собрание, но тут же прибежала сестра, опять вызвала его в палату.
С третьего января Кобаси, как и советовал Наоэ, отменил переливание крови. В тот же вечер Уэно начало лихорадить; следующие два дня температура скакала, а шестого с самого утра поднялась выше тридцати восьми. Кожа опять пожелтела.
К вечеру начался настоящий жар. Лицо у Уэно пылало, он тяжело дышал. Смерть могла наступить в любую минуту – как и предсказывал Наоэ, на пятый день после отмены переливания крови.
«Может, позвонить Наоэ домой?» – подумала Норико. Ей казалось, что все ждут этого от нее.
Наоэ говорил, что задержится в Саппоро дня на два, не больше. Седьмого или восьмого собирался на работу. Может, решил побыть с матерью те несколько дней, которые отняла у него Норико?.. Теперь Норико корила себя за эгоизм.
Сэкигути снова заглянула в комнату медсестер.
– Кажется, доктор Наоэ собирался в праздники на Хоккайдо? – Она обращалась уже непосредственно к Норико.
– Да, я тоже об этом слышала.
– Я звонила ему домой. Консьержка сказала, что он еще не вернулся.
– Может быть, задержался в Саппоро?
– Но он же знает, что должен быть на работе!
Норико и сама несколько раз звонила Наоэ, но безуспешно. Так что слова старшей сестры нисколько не удивили ее, но она почему-то встревожилась.
– Может, решил лететь утренним рейсом? С аэродрома – сразу сюда? – предположила Сэкигути.
– Да-да, конечно, – пробормотала Норико. – Во всяком случае, он бы предупредил, если решил задержаться.
– Хоть бы скорее приехал…
Из амбулатории звонили каждые пять минут: спрашивали, не пришел ли Наоэ. Кобаси не мог вести прием: еще не кончился утренний обход, да и Уэно нельзя было оставить надолго.
За дверью застучали каблуки, и в комнату вбежала Каваай.
– Как там Уэно? – спросила Сэкигути.
– Опять лихорадит, – ответила на бегу Каваай, схватила кислородную подушку и умчалась.
– Странно. Очень странно… – задумчиво сказала Сэкигути и в который раз взглянула на часы.
Почувствовав упрек, Норико опустила голову и снова принялась мыть шприцы.
Кобаси спустился в амбулаторию только в одиннадцать. Часть больных, не дождавшись врача, ушла, но человек тридцать все же терпеливо сидели у кабинета.
Кобаси работал молча. Он был страшно зол на Наоэ, но высказываться считал ниже своего достоинства: возмущение его выражалось молчанием.
Норико дежурила у кровати Уэно. Только раз отлучилась на минутку, позвонить Наоэ, но в ответ услышала длинные гудки.
«Неужели опять ввел себе наркотик и спит, не слышит звонков? – Тревога снова охватила ее. – Но ведь он обещал, что больше не будет». Та ночь у озера казалась теперь волшебным сном, и Норико никак не могла поверить, что все это действительно было, было…
До главврача тоже, видно, дошел слух, что Наоэ нет на работе; он явился в комнату медсестер, пробурчал недовольно:»Ну что ты с ним будешь делать!» – и зашептал что-то на ухо старшей сестре. Та озадаченно посмотрела на него, затем подошла к картотеке и начала просматривать все медицинские карты, начиная с «А».
Кокити Уэно становилось все хуже. Утром его била дрожь, потом она прекратилась, но к вечеру озноб начался снова. Он был в сознании. Когда его окликали, чуть открывал глаза, но, кажется, никого не узнавал.
Кобаси терзался угрызениями совести: на глазах у него умирал человек и он нес за это ответственность. Кобаси поставил капельницу, ввел успокоительное – словом, сделал все, что мог, но все равно на сердце у него было тяжело. Кобаси с самого утра бегал то в палату, то в комнату медсестер.
В три часа Норико еще раз спустилась в амбулаторию. Набрала номер. Гудок. Еще один. «Сейчас возьмет трубку». Но нет, гудки, только гудки. Видимо, все-таки не вернулся…
Норико медленно побрела по лестнице, как вдруг почувствовала дурноту. Она прижала руки к груди, несколько раз глубоко вздохнула, но желудок сжал мучительный спазм. Закрыв рот рукой, она ринулась в туалет. Норико вырвало чуть ли не на пороге: ощущение было такое, что ее выворачивает наизнанку. Норико подождала, пока не перестанет мутить; грудь точно сжимало тисками.
Наконец ей стало легче. Умывшись, Норико медленно подняла глаза к зеркалу. В уголках глаз блестели слезы.
Она задумалась. На желудок она никогда не жаловалась, продукты сегодня все были свежие, тошнота подкатила так же внезапно, как и исчезла, – такого с ней никогда не бывало.
«Из-за беременности», – догадалась она. Норико ощущала сильную слабость. Увидев в зеркале свое измученное лицо, она вспомнила о Наоэ.
В комнате медсестер Кобаси разговаривал со старшей сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93