И, спрашивая, близко наклонялась к клиенту, улыбалась, подмигивала, острым носом лезла в тарелку, проверяя, все ли в порядке. Кажется, ей страшно нравилась ее работа.
Курица была хорошо прожарена и вкусна.
Она сидела у окна и, разгрызая куриное крылышко, неторопливо рассматривала площадь с каменным колодцем в центре, накрытым круглой деревянной крышкой.
Отсюда был виден и канал, протекающий вдоль одного из зданий, - всего в красно-кирпичных язвах под облетевшей штукатуркой. Из-под моста одна за другой, привязанные, как лошади, кивали золочеными гребешками гондолы.
Медленно допивая большой бокал домашнего вина (девочка, заговорщицким тоном: не берите кьянти, синьора, возьмите нашего домашнего, не ошибетесь, мы заказываем его у Пеллегрини, что под Вероной. И правда, домашнее оказалось вкрадчиво мягким, обволакивающим нёбо, как раз таким, что ей нравилось), она смотрела, как в романском окне второго этажа дома напротив показался старик в голубом белье и, глядя вниз, на женщину, раскладывающую на лотке пучки бледного редиса, медленно закрыл обшарпанный солнцем ставень.
...Довольно долго она стояла на мостике, локтями опершись на деревянные простые перила, курила и смотрела, как меняется цвет воды в канале, как вспыхивают и маслянисто колыхаются тяжелые блики: слева сюда впадал еще один узкий проток, и вот оттуда, из-за домов, со стороны заходящего солнца на воду лег бирюзовый язык света, в котором на искрящейся шкворчащей сковороде жарилась синяя плоскодонка.
То, что этот первый из трех отпущенных ей дней уходит, она поняла, только когда на набережной Пьяцетты зажглись лиловые, похожие на гигантские канделябры, тройные фонари. Лилеи, подумала она, лилейные фонари...
И сразу почувствовала, как устала.
Вернувшись в гостиницу, еще немного постояла у окна...
Небо, словно выдутое из венецианского стекла, еще горячее внизу, у искристой кромки канала, вверху уже загустевало холодной сизой дымкой. Крыши еще были залиты солнцем, стены домов с облетевшей штукатуркой, с островками обнаженной красно-кирпичной кладки - все это ежесекундно менялось, таяло, дрожало в стеклянной воде канала. Мостик в воде колыхался люлькой, парил над небом - в воде... В мелких суетливых волнах скакал серпик месяца.
В воздухе таяли звуки уплывающего аккордеона...
Она сказала себе:
- Иллюзия счастья...
Потом сняла куртку и легла, не раздеваясь, велела себе - "на минутку", но сразу уснула и проспала, вероятно, часа два.
Разбудил ее колокольный звон.
Он качался и плыл в колеблющихся сумерках, как тяжелая вода каналов. Сначала ударили на колокольне Сан-Марко, и минуты две на одной гудящей ноте гул раскачивал сам себя, потом с колокольни одной из соседних церквей Сан-Джулиано или Санта-Мария Формоса - стали выпадать равномерные густые басы, иногда роняя невпопад какие-то случайные бимы и бомы. Потом звонарь Сан-Марко, торопясь, перебрал подряд все колокола вверх и в обратном порядке - по малым терциям, да по малым септимам, - терзая сердце жалобными протяжными вопросами.
И долго разговаривали колокольни окрестных церквей, перебивая друг друга, вскрикивая, захлебываясь лепетом маленьких колоколов, увязая, как в киселе, в тревожном густом гуле.
Она стояла у окна и смотрела на крыши, балконы и трубы, на плывущие понизу улицы-канала гондолы... на освещенные изнутри зеленые гардины в трех высоких окнах соседнего дома - наверное, там и жили две девочки, так бесстрашно плясавшие сегодня утром по шаткой палубе катера...
Наконец отошла от окна, достала купленные в лавке листы бумаги, ручку и села писать домой обещанное послание.
"Дорогие Миши-Маши! - писала она. - Не будем мелочиться: я в Венеции... Хожу по улицам с русским путеводителем, купленным на вокзале в Милане. Переведен чудовищно, смешно читать, перевраны все названия, имена художников и исторических деятелей. А сезонное наводнение, в которое я просто обязана по времени угодить, переведено буквально с "аква альта" как "высокая вода венецианцев". И все это прекрасно. Гостиница чудесная, обшарпанная, затрапезная, в моем распоряжении два патрицианских танцевальных зала, вероятно, в сезон номер предоставляется труппе аргентинского варьете или многодетной семье какого-нибудь бруклинского страхового агента, только этим я объясняю наличие двух (!) умывальников в ванной.
По утрам безмолвный таиландский дракон с базедовой болезнью подает мне сухой круассан с чашкой - не буду хаять - приличного кофе.
Как всегда, в спешке забыт фотоаппарат и, как всегда, купить здесь новый не хватает пороху... Вот и не останется памяти..."
Она перечитала написанное, усмехнулась. Ну, с памятью у тебя в самое ближайшее время действительно намечается напряженка... Интонацией, впрочем, осталась вполне довольна. Пора было переходить к туристической части.
"Под моими окнами - узкий канал, Рио де Сан-Джулиано, один из сорока пяти венецианских каналов. Вечерами по нему все время ходят гондолы. Иногда целыми флотилиями - по четыре, по пять. В средней сидит музыкант, аккордеонист или гитарист. Один такой играл вчера... правильно, "Санта Лючию"! - а гондольер пел. Пассажирами была чета пожилых японцев. Они сидели, задрав опрокинутые широкие, как бы раздавленные всем этим великолепием, лица, и в их ошалевших азиатских глазах проплыло мое распахнутое окно.
(Японцев и прочих можно понять: здесь то и дело кажется, что сердце разорвется от счастья. Просто сердечная мышца не вынесет этого пламенеющего груза.)
Еще из повадок гондольеров: заворачивая за угол дома, они кричат "О-ои!" предупреждая друг друга, чтобы не столкнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16