.. а
я вступлю в жизнь добрую, долгую и мирную". Амен!
Туся лениво повторила. Она ночевала сегодня у соученицы у Иерусалиме, но до нее уже дошли слухи о прошедшей Ночи трепета.
- Приличные люди для этого кур покупают, - сказал Рабинович и сразу же пожалел, что сказал.
- Мало ли - приличные! - отозвалась из кухни жена. - Приличные люди и за козлами не гоняются...
На этой вот омерзительно смиренной ее интонации Сашка Рабинович и выбежал из дома. Сегодня он боялся опоздать.
* * *
Из окна кухни писательница N. видела, как быстрым шагом по травяному косогору спускались Рабинович с Ури Бар-Ханиной. Наперерез к ним направлялся ее муж - он только что вышел из подъезда. Догнал, и дальше трое мужчин пошли рядом. Писательница N. сверху залюбовалась ими. По краям - оба чернобородые - шли Сашка и ее муж, между ними - светло-русый Ури. Головы всех троих покрывали белые кипы, напоминающие круглые шапочки времен итальянского средневековья. Белые, с продольными черными полосами талесы, спадающие с плеч, почти касались зеленой травы. Этим троим недоставало шпаг. Как всему городку недоставало взнузданных коней на пригорках.
"Чертовски красиво, - подумала писательница N., - это белое на зеленом... Надо бы описать, да только кому это нужно! Кому интересны все эти еврейские радости на русском языке..."
У молодого кантора синагоги ХАБАДа был переливчатый, стонущий тенор. Когда община трижды грянула:
"Свет посеян для праведника,
и для прямодушных - радость!"
- он вступил сразу на неожиданно высокой страдающей ноте:
- "Собранием вышним и собранием нижним с соизволения
Всевышнего и с соизволения общины нам разрешается молиться
вместе с преступившими Тору".
У Рабиновича перехватило горло, он зажмурился.
- "Все обеты, зароки, клятвы, заклятия, запреты,
обещания..." - началась молитва "Кол Нидрей"...
Тенор молодого кантора трепетал, взмахивал, падал, но не срывался вязал и вязал разборчивый витиеватый узор:
- "Да простится всей общине сынов Израиля и пришельцу,
живущему среди них..."
Справа от Рабиновича самозабвенно раскачивался в молитве Михаэль, рядом с ним молился его старший сын, мальчик тринадцати лет, недавно праздновавший здесь свое совершеннолетие. В ногах отца, цепляясь за его свободно свисающие штанины, копошились двое младших.
Слева, облепленный пластырем, стоял желто-зеленый Доктор. Он страдал. Подвернутая при падении нога опухла и болела, сил выстоять всю бесконечно длинную службу у Доктора не было ни малейших. И в другой день он, конечно же, остался бы дома... Но Йом Кипур! А ведь завтра предстоит еще более изнурительная служба, да на голодный желудок... О Господи!
Он стоял, старясь, чтобы тяжесть тела приходилась на здоровую правую ногу, тускло глядел из-под наклеенного на бровь пластыря на кадыкастого соловья-кантора и повторял:
- "Да освятится Имя Твое, Господь Бог наш, над Израилем,
народом Твоим, и над Иерусалимом, городом Твоим, и над Сионом,
местом обитания славы Твоей, и над царством Дома Давида,
Машиаха Твоего, и над Храмом Твоим..."
Опустели дороги, оплетающие подножие горы, на вершине которой уселся городок со своими угасающими в сумерках улочками, дворами, синагогами. Проедет изредка внизу арабская машина, и снова тихо. Только в белых каменных синагогах облаченные в белые одежды евреи стонут, просят, умоляют Всевышнего о лучшем жребии...
- "Бог наш и Бог отцов наших! Пусть предстанет пред Тобою
наша молитва, и не уклоняйся от нашей мольбы, ибо мы не
настолько дерзки и упрямы, чтобы сказать пред Тобою... что
праведны мы и не грешили - но поистине грешили мы!"
Слава Богу, думал Доктор, стараясь незаметно привалиться боком к стенке, уже пошел "Видуй"... Ох, что будет, что будет...
* * *
У кантора, приглашенного на службу в новоотстроенную к Судному дню синагогу поселения Неве-Эфраим, был густой, как патока, бас. Он гудел и ширился, взбухал, заполняя все уголки только что вымытого от следов побелки здания, от него вибрировал свет в затухающих с сумерками витражах. Этот голос вытягивал душу, вырывал ее с корнем из набрякшего грехами тела.
Все население Неве-Эфраима собралось здесь, все сто двадцать три семьи. Шел "Видуй" - молитва, которую читает каждый от имени всего народа. Женщины сидели наверху, на галерее с резными деревянными перилами, и смотрели вниз, на мужчин - белые кипы, белые плечи, несколько винтовок, перекинутых через плечо, поверх талеса.
Стонали, качаясь, просили и каялись мужчины поселения Неве-Эфраим:
"За грех, который мы совершили пред Тобою по принуждению
или добровольно,
И за грех, который мы совершили пред Тобою по закоснелости
сердца,
И за грех, который мы совершили пред Тобою надменностью,
И за грех, который мы совершили пред Тобою дерзостью,
И за грех, который мы совершили пред Тобою злым умыслом
против ближнего,
И за грех, который мы совершили пред Тобою упрямством,
И за грех, который мы совершили пред Тобою беспричинной
ненавистью,
И за грех, который мы совершили пред Тобою насилием,
И за грех, который мы совершили пред Тобою смятением
сердечным,
За все это, Бог прощающий, прости нас, извини нас, искупи
нас!"
* * *
- "И за грех, который мы совершили пред Тобою недостойным
высказыванием,
За грех, который мы совершили пред Тобою распутством,
выводил Рабинович, чистый и искренний, как стеклышко,
За грех, который мы совершили пред Тобою в беспутном
сборище,
За грех, который мы совершили пред Тобою сквернословием,
За грех, который мы совершили пред Тобою открыто или
сокрыто".
Ему становилось все легче. Он молился страстно и внятно, вкладывая в каждое слово утроенный смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104