моя, не Бог весть какая пышная, грудь Первосвященнику все же была великовата.
...К тому времени, о котором пойдет речь, мы с Витей делали местную газетенку о двенадцати страницах для моего пасторального городка в Иудейской пустыне.
Как бывает обычно, в самой гуще пасторали булькала весьма интенсивная криминальная каша, потому что за последние годы в городок приехало много наших людей. Так что самой интересной и насыщенной рубрикой была "Уголовная хроника". Раз в месяц я собирала данные о текущих безобразиях у начальника местного полицейского отделения, славного парня с простодушной улыбкой восточного хитреца... Звали его... Нет, пожалуй, для русского уха это имя марокканского еврея может показаться издевательством. Короче, звали его Саси Сасон, и можно представить, какие кружева выплетал в процессе верстки сквернослов Витя из этого вполне заурядного имени, присобачивая к нему невинные приставки и ни о чем не подозревающие суффиксы.
Нельзя сказать, что сонный городок потрясали убийства из ревности, чудовищные насилия или еще какая-нибудь жуть. До приезда "русских" покой, в основном, нарушали арабы из соседних деревень, забредавшие на наши улицы и весело трясущие перед школьницами смуглыми своими причиндалами. Верстая подобные новости, Витя обычно напевал: "...а в солнечной Италии большие гениталии"... Ну и, конечно, марихуана. Смекалистые горожане выращивали ее в цветочных горшках на балконах, а то и на своих участках перед домом - мирные утехи садоводов-любителей. С приездом "наших" список правонарушений не то чтобы очень расширился, но - скажем так - значительно обогатился необычными и даже изысканными способами пренебречь такими пустяками, как закон.
Почему-то подоплекой большинства этих происшествий было эротическое восстание смятенной души. Чувствовалось, что мои бывшие соотечественники, ошарашенные местной сексуальной свободой, метались в клетке своих комсомольских предпочтений, мучительно пытаясь раздвинуть ее железные прутья, а то и сломать засов...
Раз в месяц я появлялась у Саси Сасона с диктофоном, и размеренным голосом он сообщал об угнанных автомобилях, о задержанных курцах марихуаны, об арабах, укравших на очередной стройке банку с побелкой или мешок с цементом. (В эти минуты сама себе я напоминала пчелу, собирающую мед с неказистых цветков, возросших на навозной куче.)
И наконец - он приберегал это напоследок, - простодушно улыбаясь, сообщал, стервец, что-нибудь "эндакое". При этом никогда не открывал имени правонарушителя, сопровождая протокольные сведения довольно странной для полицейского фразой. "К черту подробности! - восклицал Саси Сасон. Подробностей не знает никто".
Что говорить, грошовый это был заказ, да и не могли мы требовать большего от местного муниципалитета с его провинциальным бюджетом. Впрочем, мы вкладывали в газетенку изрядную часть души.
Например, в рубрике "Вопросы-ответы" придумывали фамилии вопрошающих граждан. Тут уж мы порезвились. Поначалу использовали инициалы, затем - имена знакомых и родственников, затем - фамилии литературных героев, присобачивая к ним имена пожилых евреев. Самуил Вронский задавал вопросы Соломону Левину, а им обоим возражала Фира Каренина. Это проходило незамеченным.
В конце концов, мы обнаглели настолько, что стали использовать имена китайских и японских императоров.
Это, кстати, и привело нас к живым (еще живым) китайцам.
Однажды утром мне позвонили. Старческий голос выговаривал слова как-то слишком аккуратно. Я бы сказала: целомудренно. С родным языком так церемонно не обращаются.
- Госпожа такая-то, с вами говорит Яков Шенцер, председатель иерусалимского отделения общества выходцев из Китая. Будете ли вы столь любезны уделить мне толику вашего внимания?
- В смысле - встретиться? - спросила я, помолчав.
- Если вы будете столь любезны.
- Ладно, - сказала я. - А где?
И мы назначили встречу в одном из любимых мною местечек в центре Иерусалима - в доме доктора Авраама Тихо и жены его художницы Анны.
Яков Шенцер уже дожидался меня за столиком под четырехцветным полотняным тентом на каменной террасе старого дома.
Полуденное время благословенного октябрьского дня: сюда, в маленький парк, едва долетали дорожные шумы двух забитых транспортом и людьми улиц, меж которыми он был зажат, - улиц Яффо и Пророков.
Ветер, погуливая в старых соснах и молодых оливах, гонял вздрагивающие тени по траве парка, по каменным плитам террасы. Я любила и дом, и сад, и эту неуловимую грусть бездетности бывших хозяев, из-за которой, после смерти Анны, дом перешел во владение города и стал музеем.
Собственно, не узнать господина Шенцера было невозможно: на террасе сидела только отпускная парочка в солдатской форме и поодаль - у облупившихся каменных перил - старичок, даже издалека, даже на беглый первый взгляд - из благородных.
Его можно было принять за одного из немногих оставшихся в живых немецких евреев, которые живут в Рехавии, на концертах симфонической музыки сидят с нотами в руках, сверяя звучащее соло кларнета с написанной партией, и по утрам спускаются выпить свою чашечку кофе в такие вот уютные ресторанчики.
Он тоже узнал меня издалека - да я и предупредила, что буду в красном плаще и черной шляпе - хотя пора бы уже, пора оставить эти цвета карменситы.
И по тому, как торопливо он поднялся, как предупредительно отставил второй стул, на который мне предназначалось сесть, - короче, по всему его облику Яков Шенцер представал настолько достойным человеком, что сразу захотелось открыть ему глаза на то, что собой представляет "Джерузалем паблишинг корпорейшн" в настоящем ее виде, и посоветовать держаться от этой компании подальше.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3