только в
Кашмире варят серый булат, и случается, знаменитый мастер годы тратит на
одну такую саблю. Зато и сноса ей нет. На пробу владелец рубит саблей
железные гвозди, а потом роняет на лезвие женский волос и, коснувшись
незатупившегося острия, он сам, под тяжестью своей распадается на части.
Знатнейшие из знатных мечтают об индийском булате, а достался он
ыспаганскому невольнику, русскому мужику Семену Косорукому. Хотя и мужику
кой-что ведомо: недаром пять лет обучался военным премудростям в
анатолийской школе аджами огланов, откуда султан набирает янычар для своего
личного булука. С полувзгляда угадал Семен, что послал ему Аллах за день до
мучительной смерти.
И хотя не с кем биться в пустых песках, а неверному рабу и простого
ножика иметь не велено, не то что сабли, но раз ухватив ловкую рукоять,
Семен уже не мог расстаться с оружием. Сухая смерть - это как Аллах решит,
а сабли он не отдаст.
Семен осторожно попытал клинок: верно ли так гибок, как говаривал
однорукий учитель Исмагил ибн Рашид? Сабля послушно согнулась кругом, и в
рукояти нашлось углубление, куда можно вставить острие, обратив оружие в
пояс. Семен отпустил руку, клинок с певучим звуком распрямился, готовый к
бою
С такой вещью в руках и умирать не надо. Жаль и самой острой саблей не
выбить воды из сухого песка.
Семен скинул бурнус, поверх рубахи и шальвар обогнул саблю, так что
наведенный золотом крыж обратился в подобие диковинной пряжки, и намотал
сверху полотняный пояс. Вот и скрылась сабля под бедным рубищем, как не
было. А дорогие ножны, золото да яхонты пусть остаются где лежали. Кому они
тут нужны, разве что демонам преисподним.

* * *

Муса все еще выстаивал на коленях перед непреклонным богом. Счастливы
верующие, которые соблюдают свои молитвы. Это они наследуют рай, и в нем
они пребудут вечно.
Верно и Муса оставил земное, возжелав садов, где внизу текут реки. Так
пусть радуется своей сделке, которую заключил с Аллахом. Ведь это - великий
успех! - так сказал Магомет в песне о покаянии.
Семен вернулся незамеченным и опустился в длинной тени верблюда.
Завтра умирать, а у Семена на душе спокойно, словно только что жизнь к
добру повернула. И только увидав хозяина, понял Семен, чему радуется.
Сегодня отдал Аллах ыспаганина в Семеновы руки, и плевать, что всего на
день можно укоротить зловонную жизнь Мусы. Но раз уж въявь подошла гибель,
то прежде в ее глаза насмотрится рыжебородый купчина. Теперь, когда бедра
отягчает булат, шестеро караванщиков не станут преградой меж Семеном и
жирным кадыком Мусы Ыспаганца.
Семен приподнялся на локте, чтобы наполнить взор видом обреченного
хозяина. Муса, окончивший беседу с богом, все еще стоял на коленях. Истовое
лицо было темно, как у человека, обманутого в ожиданиях. Руки Муса держал
ладонями вверх, и на дрожащей ладони Семен различил блеск серебра.
Что за диво? С каких пор правоверный мусульманин молит Аллаха с
деньгами в руках? Или и впрямь вздумал Муса заключить сделку со всевышним?
Тяжело вздохнув, купец спрятал монеты, поднялся и сказал:
- Отдыхайте, правоверные. Завтра рано выйдем.
Что ж, завтра у Мусы еще будет день. Грешно было бы убивать его
сейчас, лишив завтрашних мук. Завтра вечером, не раньше, обнажит Семен свою
саблю.
Семен склонил голову на песок. Войлок, который служил постелью, тоже
пропал, ну да это не беда, здесь и ночами холодов не случается. Можно
переспать и на песке: кто пробовал, тот знает, каков бокам мягкий песочек.
Мавла Ибрагим подсел рядом, испытующе заглянул в лицо:
- А ты, Шамон, молился?
- Молился, - недружелюбно ответил Семен.
Любопытный вольноотпущенник мешал сладким мыслям о близящейся
расправе, к тому же, Семен вообще недолюбливал мавлу. Ибрагимка
рассказывал, будто прежде он тоже был христианской веры, но после того, как
взяли его магометане, уверовал в Аллаха, и Муса отпустил его, даровав
вольную. Мавле и впрямь жилось куда как легче, нежели Семену, которого Муса
угнетал хуже, чем хозяйка гнетет соленые грузди. Но рассказам о
христианстве Ибрагима Семен не доверял: какой же он христианин, когда
чернее черта? Правда, в Йемене, в несторианской церкви арапов куда как
много, но то вера не настоящая, они и троицы святой не знают. И все-таки,
пример мавлы вечным искусом стоял перед Семеном.
- Это хорошо, что молился, - неожиданно сказал Ибрагим. - Исса Христос
был среди сынов Сулеймана ибн Дауда, христианской молитвы джинны пустыни
боятся больше, чем магометовой. Сам погляди: ты остался, я остался, а
других, почти и не осталось...
- Ты, никак, снова веру менять решил? - спросил Семен. - А не помнишь,
куда Аллах обещал повести тех, котороые уверовали, потом отреклись, потом
опять уверовали и вновь отреклись, усилив неверие?
- Я так не говорил! - заторопился мавла. - Я только хотел сказать, что
крещение-то осталось, куда оно денется?
- А-а!.. - насмешливо протянул Семен. - А я-то льщусь, что обратил
тебя!..
Легко Семену насмешничалось, и искус пропал: перед костлявой все
равны, даже Христос смерти повинен был, хоть и попрал смерть смертью же.
И, не торопясь, с рассчетом, Семен так просто, между делом
полюбопытствовал:
- Слушай, Июбрагим, а чего это хозяин сегодня намаз не по всегдашнему
творил: сребренниками брякал, будто с Аллахом торговался?
- О-о!.. - прошипел чернокожий. - Это великая тайна! Туареги о ней
шепотом рассказывают, и корейшиты не смеют вслух произнести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16