сильно размахнувшись, Пэтси промазал, попав кулаком в пустоту. Уотсону следовало ударить его влево наотмашь и бежать. Но Уотсон обладал и другим преимуществом. Боксерский и иной опыт, нажитый при изучении трущоб и гетто чуть ли не всего мира, приучил его к сдержанности. Он повернулся на каблуках и, вместо того, чтобы нанести удар, быстро нагнулся, избегнув удара противника, и схватил его. Но на стороне Пэтси, ринувшегося вперед, как бык, была сила разбега, тогда как у Уотсона, в момент, когда он повернулся, не было этой инерции. В результате оба всей тяжестью своих трехсот шестидесяти фунтов с грохотом рухнули на пол, причем Уотсон очутился под противником. Голова его коснулась задней стены комнаты, которая была довольно велика. Улица находилась теперь на расстоянии ста пятидесяти футов, - необходимо было быстро что-нибудь предпринять. Прежде всего нужно было избежать шума. Картеру отнюдь не улыбалось попасть в газеты этого города, где протекало его детство и где жили еще многие из его родичей и друзей семейства.
Вот почему он сомкнул свои руки вокруг тела лежавшего на нем человека, плотно стиснув его, и стал ждать помощи, которая должна была явиться в ответ на шум, вызванный падением. Помощь и явилась: иначе говоря, шестеро мужчин выбежали из-за буфетной стойки и полукругом обступили лежавших.
- Снимите его, ребята! - сказал Уотсон. - Я его не трогал и не желаю вступать в драку!
Но полукруг хранил молчание. Уотсон держал противника и ждал. После ряда неудачных попыток повредить что-нибудь Уотсону, Пэтси предложил ему:
- Отпусти меня, и я слезу с тебя.
Уотсон отпустил его, но Пэтси, поднявшись на ноги и наклонившись над своим лежачим противником, приготовился драться.
- Вставай! - скомандовал Пэтси.
Голос его звучал грозно и неумолимо, подобно гласу божьему в день страшного суда, и Уотсон понял, что пощады ждать здесь не приходится.
- Отойди прочь, и я встану, - возразил он.
- Вставай, если ты джентльмен! - промолвил Пэтси; его бледно-голубые глаза пылали яростью, и кулак сжался для сокрушительного удара.
В тот же момент он отвел ногу назад, чтобы пнуть противника в лицо. Скрестив руки, Уотсон загородил лицо от удара и вскочил на ноги с таким проворством, что успел схватить противника прежде, чем тот изловчился для удара. Не выпуская его, он обратился к свидетелям происходившего:
- Уберите его от меня, ребята! Вы видите, я не наношу ему ударов. Я не желаю вступать в драку. Я хочу уйти отсюда.
Круг оставался недвижим и безмолвен. Молчание принимало зловещий характер, и у Уотсона захолонуло сердце. Пэтси сделал попытку свалить его на пол, кончившуюся тем, что Уотсон опрокинул его на спину. Вырвавшись, Уотсон вскочил на ноги и устремился к выходу; но круг зрителей стал стеною на его пути. Он обратил внимание на их физиономии - бледные, белые, как мел, физиономии людей, никогда не видящих солнца, - и понял, что люди, загородившие ему дорогу, - ночные хищники городских трущоб. Его оттеснили назад к Пэтси, опять ринувшемуся на него с опущенной головой. Снова обхватил он врага и, пользуясь минутной передышкой, обратился к шайке. И опять его обращение осталось гласом вопиющего в пустыне. И тут Уотсона охватила жуть. Ибо он знал немало случаев, когда в такого рода притонах одиночки подвергались физическому насилию - им ломали ребра, расшибали физиономии, избивали до смерти. Он понял также, что если хочет спастись, то не должен наносить ударов ни нападающему, ни его пособникам.
Но в нем кипело законное негодование. Семеро против одного - ни при каких обстоятельствах этого нельзя было назвать честной игрой! Он уже злился, в нем начал просыпаться дремлющий в каждом человеке зверь, жаждущий боя. Но он вспомнил о своей жене и детях, о своей незаконченной книге, о десятке тысяч акров своего ранчо - горного пастбища, которое он так любил. Мимолетным видением сверкнуло перед ним голубое небо, золотое солнце, заливающее светом пестреющие цветами луга, ленивый скот, бродящий по колено в ручьях, и мельканье форелей в водяной ряби. Жизнь была хороша, слишком хороша, чтобы рисковать ею под влиянием минутной вспышки животной ярости! Короче говоря, Картер Уотсон струхнул и скоро остыл.
Его противник, мастерски взятый в тиски, силился сбросить его. Уотсон вновь положил Пэтси на пол, оторвался от него и был оттеснен расположившимися в круг людьми с бледными физиономиями; мотнув вниз головой, он увернулся от кулака Пэтси и вынужден был снова обхватить его. Это повторилось много раз. Уотсон становился все спокойнее и увереннее, тогда как озадаченный Пэтси, не имевший сил справиться с врагом, все больше распалялся дикой яростью. Зажатый в тиски, он стал колотиться головой о противника. Для начала он ударился лбом в нос Уотсона. В последовавших за этим схватках Уотсон прижимался лицом к груди Пэтси. Разъяренный Пэтси стал колотиться об его темя и таким манером подбил себе собственный глаз, нос и щеку. И чем больше Пэтси причинял себе изъянов, тем ожесточеннее колотился он о голову Уотсона.
Это одностороннее побоище продолжалось минут двенадцать - пятнадцать. Уотсон не нанес ни единого удара и лишь старался увертываться. Когда он в минуты передышки, кружась между столами, делал попытки продвинуться к выходу, - люди с меловыми физиономиями хватали его за полы и отбрасывали назад под размахнувшуюся десницу Пэтси. Время от времени - и это повторялось бесконечное множество раз - он обхватывал Пэтси, клал на обе лопатки, опять начинал кружить его и подталкивать к двери; в направлении к этой цели он каждый раз продвигался на длину упавшего тела.
1 2 3 4 5 6 7