А отсюда уже один шаг и вообще до отвращения к иностранному языку. И это удел не только слабовольных и пассивных людей, привыкших лишь к облегченно-комфортабельному потреблению информации и не приспособленных к утомительному, в чем-то болезненному процессу познания. На этом этапе «ломаются» достаточно трудолюбивые люди, отнюдь не «белоручки» умственного труда. Но отчего же, в сущности, это происходит?
Именно этот-то вопрос я настойчиво и задавал самому себе в тот период, когда искал подходы к реальному и более или менее интенсивному овладению иностранным языком. Ведь чтобы бороться с противником (даже если он кроется во мне самом), надо сначала его определить, назвать. И вот когда мои размышления соприкоснулись со столь удачным и столь благотворно воздействующим на душу и разум опытом Морозова, я получил наконец ответ на этот почти мистический вопрос. Ответ пришел в виде простой, давно известной истины: "Fearhasmagnifyingeyes" («У страха глаза велики»). Да, именно страх, этот сильнейший и древнейший инстинкт, не только оберегает человека от всевозможных напастей, но подчас тормозит, сковывает его развитие. Вот и в нашем случае человек, читая впервые иностранный текст, с каждым новым абзацем испытывает все больший дискомфорт от своей беспомощности и уже скоро — как правило, на первых же страницах, погружаясь все глубже в пучину полного непонимания смысла читаемого, — начинает испытывать страх перед своей, как ему кажется, очевидной и фатальной бездарностью. А мы, как известно, очень ревниво относимся к своим способностям и вообще интеллектуальным возможностям, хотя даже сами себе не всегда любим признаваться в этом, наоборот, предпочитаем иной раз пококетничать: «Ах, что-то память у меня плохая» или «Ох, что-то я не соображаю сегодня». Когда же дело доходит до реального столкновения наших способностей с твердым, неподатливым материалом и оказывается (точнее, нам так кажется), что способностей по данному предмету у нас маловато, то вот здесь-то нам делается не по себе, и этот страх — узнать о собственной персоне больше правды, чем хочется, да еще такой нелицеприятной — и заставляет нас лихорадочно искать выход из создавшейся ситуации. И как водится, мы его быстро находим: «Да ну его, этот текст, займусь-ка я лучше чем-нибудь другим». И можно с грустью подытожить: очередное наше благое намерение тихо скончалось.
И все же посмотрим, так ли уж на самом деле безвыходна ситуация с чтением иноязычного текста, когда мы еще совсем или почти совсем не знаем слов и грамматики? Вернемся к Морозову. Что он сделал в такой же ситуации? А он не стал слишком критически оценивать свои способности. Не понимал содержания, не знал еще слов? Ну и ладно. Он читал дальше. При этом смысл, хотя бы примерный, каких-то отдельных слов или их элементов (корней, приставок) наверняка все же высвечивался — за счет интернациональных слов или связей со знакомыми ему латынью и французским. Наводили на мысль также названия, имена и даты плюс, конечно, неплохо помогала и обостренная интуиция самого читателя, а все это, вместе взятое, было для него уже кое-что. Но, безусловно, самым главным «пробивным» фактором здесь был могучий, вдохновенный, в чем-то даже спортивный порыв и натиск: вперед, только вперед — к финишу, atanyprice (любой ценой), невзирая ни на какие трудности и издержки. Фактически работа с книгой (а это была, особенно на первых порах, тяжелая, изнурительная работа по решению уравнений почти со всеми неизвестными) двигалась поначалу — во всяком случае, при первой читке — на одном голом энтузиазме, так как в самом деле нельзя же почувствовать сильный интерес и получить удовольствие от еще почти не понятого содержания книги, даже если она очень хорошая. Итак, энтузиазм. Но не только. Морозов пишет, что, читая, он почти не пользовался словарем. А почему? Ведь так удобно: открыл словарь, нашел слово — все ясно, читаю дальше. Но удобство в данном случае, да как и во многих других, не означает разумности. Сама жизнь помогла Морозову нащупать наиболее продуктивный метод изучения иностранных языков. Он постиг ту истину, что знание, добытое легко и просто, не может стать знанием «всерьез и на долго», что только тяжелая распашка целины, с потом и мозолями, даст надежный и быстрый результат. И он начал читать почти без словаря, опираясь на свою эвристичность, на догадку по смыслу, по контексту. О, эта великая штука контекст (contextum — «связь», «соединение» — лат.
1 2 3 4 5