Агриппина не знала, что за бельмо мешает Бланку увидеть и понять, но всем своим существом ненавидела это препятствие.
На краю поляны ее вдруг покинула выдержка.
Агриппина сцепила пальцы, подняла глаза к небу и нарушила зарок — вновь начала молиться. Непонятно кому или чему.
— Пожалуйста, пожалуйста! — шептала она. — Пускай адъютант бредил и не понимал, что несет! Пускай он останется жив! Клянусь чем угодно, я никогда больше не попытаюсь признаться ему в любви, как давеча! Близко к нему не подойду! Клянусь всем, что у меня есть и будет! Только бы он был жив!
Ошиблась она, когда решила, будто Бога не существует. Просто Он знает, какую молитву услышать, а какую нет.
Прямо из кустов, напролом, на открытое место выехал Бланк.
Его землистое лицо было неподвижно. Полуоторванный воротник висел. На щеке застыли багровые пятна. По шее, пачкая рубашку, тоже стекала кровь.
Громко вскрикнув, Иноземцова бросилась навстречу всаднику.
Из Севастополя, в Севастополь
Лекс не понял, откуда она взялась, и не очень поверил своим глазам. По дороге он видел много всякого — не разберешь, что было наяву, а что примерещилось. В какой-то момент, например, показалось, что с земли к небу взлетает бессчетное множество прозрачных птиц. Но он догадался, что это наваждение по причине нервного потрясения, потому что птицы прозрачными не бывают. И вообще — всё живое, кроме людей, убралось из грохочущей и полыхающей огнем долины подальше.
Он не помнил, зачем так упорно движется к виднеющемуся вдали холму. Помнил название: Телеграфная гора, а зачем туда едет, забыл.
— Вы ранены? — воскликнула то ли настоящая, то привидевшаяся госпожа Иноземцова.
— Я? Нет. С чего вы вообразили? — ответил он осторожно, склоняясь все-таки к тому, что это видение.
Но она схватила его за колено, сильно.
Настоящая!
— Как с чего? Вы приехали в лазарет и вы весь в крови!
Только теперь Лекс поглядел вокруг.
Действительно: раненые, санитары, носилки.
— Я не на перевязку… — сказал он и потер лоб. — Мне куда-то была большая необходимость, но я запамятовал… Что, кровь? — Брезгливо осмотрел испачканный сюртук. — В самом деле… — И вдруг вспомнил. — Это не моя. Это кровь господина Аслан-Гирея. Да-да, он же погиб…
На глазах у женщины выступили крупные слезы — прозрачные, как улетевшие в небо птицы. И пролились по щекам.
— Нет, вы ранены! — пронзительно закричала Агриппина. — В шею! Я вижу! И контужены, кажется. — Обернувшись, она позвала. — Сюда! Санитары, сюда! Помогите же кто-нибудь вынуть его из седла!
Лекс поморщился. Очень уж громко она кричала.
— Не нужно вынимать. Я сам. — Потрогал шею. — Ерунда, касательное.
Едва лишь спешился, как Иноземцова взяла его под мышки и бережно усадила на траву. Ловкие, легкие пальцы стали делать с шеей что-то неизъяснимо приятное. Он замычал от наслаждения.
— Больно?! Да, слава богу, касательное. Нужно срочно очистить. Малейшее волоконце или ворсинка могут вызвать нагноение. Это очень опасно. Обопритесь на меня, я отведу вас к доктору Еремееву, он лучший из тех, кто здесь сейчас есть…
Но вставать не хотелось. Хотелось смотреть на Агриппину снизу вверх. Сквозь ее темные волосы золотистыми искорками просвечивало солнце.
— Трудно встать? И не нужно. Оставайтесь здесь. Я его сюда приведу…
Очень скоро она вернулась с сумкой.
— Он занят на ампутации, но это ничего, я умею и сама. Наклоните голову набок…
Он наклонил, но скосил глаза, чтоб не упускать Агриппину из поля зрения и вдыхать ее запах.
Лицо женщины было совсем близко, оно заслонило собою почти весь мир, и это было чудесно.
— Вы плачете, — сказал Лекс. — Про штабс-капитана, да?
— Да. Я плачу об Девлете Ахмадовиче. Обо всех остальных тоже. Но больше всего о нем.
Бланк нахмурился. Мысли ворочались в его голове с трудом, и эта ему не понравилась.
— Значит, вы его любили. А он думал, что…
Нет, про это говорить нельзя.
Замолчал.
Продолжая обрабатывать рану, Иноземцова рассеянно пробормотала:
— Нет, я люблю вас… Но это уже неважно.
— Как не важно? — Лекс беспокойно зашевелился. — А что тогда важно?
— Что вы живы. Я дала клятву. Если вы вернетесь живой, я навсегда вас оставлю. Такие клятвы нарушать нельзя… Не вертитесь вы, ради бога!
Он послушался, но продолжал смотреть на нее искоса. Голова по-прежнему работала странно, будто прихваченная морозом.
— Клятвы… — повторил Лекс. Нужно объяснить ей про клятвы, и он даже примерно представлял себе, что следует сказать, но на язык вместо русских слов всё лезли английские, и приходилось их стряхивать с губ. — Ты даешь себе клятву, когда ломаешь свою душу в противоестественном направлении. Когда всё правильно, клятвы не имеют необходимости. Вот я смотрю, вижу: вы — единственное правильное, что только есть на свете. А всё, что не есть вы, — придуманное мною самим наваждение. Понимаете? Еще недавно я думал наоборот… Нет, вы не можете этого понимать. Я буду пытаться еще раз. — Он стал помогать себе рукой, но голову оставил в таком положении, чтоб ей было удобнее бинтовать шею. — Я сказал, что вы — единственное правильное, что у меня есть на свете, хотя на самом деле вас у меня еще нет. А вместе с тем вы — всё, что у меня есть, и мне больше ничего не нужно и никогда не будет нужно.
Он плохо сознавал, что говорит. Фразы образовывались, хоть и с усилием, но будто помимо его воли.
Руки Агриппины замерли.
— Вы странно говорите… — произнесла она в смятении, и голос ее затрепетал. — Я не уверена, что верно вас поняла… В самом деле, как странно вы говорите! Будто иностранец.
— Я и есть иностранец, — объяснил Лекс. — Я всегда полагал, что я русский, но сегодня понял, что я иностранец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120