Как только шпага вышла из ножен, задираться и насмешничать Попов прекратил. Сталь болтовни не любит.
Сначала нужно было понять, какой из лейтенанта фехтовальщик. После первых двух сшибок стало понятно – никакой. Лишь умеет воздух сечь да грозно пыхтеть.
Поэтому, поигравшись с сим Аникой-воином минуту-иную, Попов соскучился и порешил закончить неизрядную забаву. Сделал выпад, без труда пронизав неуклюжую оборону противника, и легонько кольнул болвана прямо в область сердца. Чтоб ощутил, каково это – пройти на волосок от гибели.
Однако острие, проткнув мундир, наткнулось на нечто твёрдое. Укола не получилось, клинок пружинисто согнулся, едва не переломившись.
Мюльбах отпрыгнул назад, замахав оружием с удвоенной скоростью, Алексей же озлился уже по-настоящему. Так мы вот как? На дуэль в кольчуге? А ещё дворянской честью бахвалился. Ну погоди же!
Бывший учитель фехтования перешёл из партера в терцию, атаковал через вольт и, проделав форсаж, ударил еще раз – сильно, с таким расчётом, чтобы шпага пробила кольчугу и вонзилась в тело на полвершка. Что это?!
Клинок легко, не встретив никакой преграды, вошёл в мягкое чуть не по самую рукоять! А как же кольчуга?
Совсем близко перед собой Алёша увидел вылезшие из орбит, наполненные смертным ужасом глаза человека, которого, сам того не желая, проткнул насквозь. Отшатнувшись, невольный убийца выдернул шпагу. Шваб зашатался. Тогда Попов бросил своё оружие, подхватил раненого, и тот навалился на него всей своею тяжестью.
Кое-как, чуть не упав сам, прапорщик уложил злосчастного немца на землю. Мюльбах шарил руками по груди, рвал мундир и рубаху. Между пальцев у него обильно лилась кровь. Никакой кольчуги на нём не было!
Но с внутренней стороны к мундиру был приделан карман, в котором лежало нечто плоское, прямоугольное. То ли коробка, то ли шкатулка. В неё и ткнулось острие в миг предшественпого выпада. Господи, беда-то какая!
Немец был жив, но, кажется, совсем плох. Глаза у него закатились, губы лопотали нечто бессвязное. Что делать?
Позвать слуг? Спасешь раненого, нет ли – неведомо, а себя точно погубишь. Да и Мюльбаха этого, будь он неладен, даже если выживет, сначала подлечат, а потом всё одно повесят. Российский закон к поединщикам безжалостен.
Пришло в голову вот что: выволочь тело из сада в переулок. Мало ли? Может, немца разбойники зарезали.
Алёша взял хрипящего лейтенанта под мышки, поволок. Спохватился, что нельзя оставлять плащ с треуголкой. Подобрал. Снова поволок.
Немец был тяжёлый, от тряски вскрикивал, поэтому тащить его нужно было плавно и с остановками. Мелькнула мысль: не прикончить ли? Всё равно ведь пропадёт, а с мёртвым телом проще. Но тогда получится, что прав Мюльбах и нет у русского офицера чести…
– Погоди ты, погоди. Не шуми! – Алёша тянул раненого по дорожке, поминутно озираясь, далеко ль ещё до забора. – Оба пропадём. Я вот тебя к доктору… Выбраться бы только.
Боялся, что придётся и полуживого человека, будто тюк, через ограду переваливать, но на счастье в заборе была калитка на щеколде. Ещё один рывок, и дуэлянты оказались в переулке, вне дворцовой территории.
Хвост экипажей, доставивших гостей на ассамблею, загибаясь из-за угла, тянулся и по переулку, но калитки, хваление Всевышнему, не достигал. Здесь, на отдалении от внутреннего двора, приткнулись повозки поплоше, принадлежавшие людям небольшого достатка и негордого звания.
На самой последней из них, по виду мало отличавшейся от обыкновенной телеги, кучера не было. Должно быть, отошёл поболтать с другими возницами.
Алёша увидал в этой счастливой оказии Божий промысел.
Повозку надобно отогнать в тёмное место. Кладем туда раненого, везем берегом в Немецкую слободу, там гошпиталь. У ворот лейтенанта выгрузить. Крикнуть, непременно по-немецки, что подобрал-де раненого на улице. Никто не догадается, что привёз русский, бегству доброхота не удивятся – кому охота за своё же милосердие с туземной полицией объясняться. А выживет шваб или помрёт, это уж воля Божья.
Самому после этого скорее гнать назад во вдорец. Ежели повезёт, князь-кесарь хватиться своего адюшана не успеет…
Вдруг у Мюльбаха изо рта выдулся кровавый пузырь и лопнул. Раненый вцепился Попову в запястье, вытаращил невидящие глаза и просипел:
– Экселенц? Я лейтенант фон Мюльбах, нарочный от герра королевского секретаря…
Видно, швабу прибредился посланник, к которому он скакал столько дней.
Жалея бедолагу, Алексей похлопал его по щеке: успокойся.
– Я скакал десять суток из самого Могилёва… Вот потайная шкатулка… В ней письмо…
Он стукнул себя по левой стороне груди. Раздался глухой стук.
В горле у курьера заклокотало, голова откинулась назад. Пальцы, сжимавшие Алексею руку, ослабели. Кончился! И дыхания нет…
Теперь везти в Немецкую слободу незачем. Перекрестившись и закрыв покойнику веки, прапорщик выпрямился.
Можно было возвращаться на ассамблею. Отсутствие выходило не таким уж долгим. Глядишь, и обойдётся.
Он поправил мундир, шейной галстух – да чуть не вскрикнул.
Весь перед был мокрым от крови. Пока тащил раненого да к себе прижимал, сверху донизу перепачкался!
В таком виде нечего было и думать во дворец являться. Лучше уж прямиком в съезжую избу: вот он я, убивец, казните! Что делать, Господи? Неужели жизни конец, могила? От мелькнувшего в голове слова «могила» из памяти выскочило другое, похожее – «Могилёв». Его перед смертью немец произнёс – скакал-де из самого Могилёва. Как из Могилёва?
Попов встрепенулся. В Могилёве ставка короля Карла! Мюльбах, между прочим, поминал и «герра королевского секретаря»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154