здесь медвежата смогут наесться, вырыв всяких насекомых, личинок, лягушек, луковиц, нежных побегов базилика, корней скунсовой капусты и скользких желтых улиток. Ближайшее защищенное место для лагеря оказалось в полумиле в глубине залива, но пробиться к нему было нелегко — ветер мог бросить тяжело груженное каноэ на прибрежные камни. Поздние губастики, водосбор, астры и кастилея создавали обманчивое впечатление весны.
Пока я разбивал стоянку и пристраивал продукты так, чтобы до них не добрались медведи, они все более широкими кругами отходили от лагеря, осваивая новую территорию. Я уже собрался было прогуляться с ними по болоту, как вдруг Расти испустил такой пронзительный устрашающий вопль, что его, наверное, слышно было и за четверть мили отсюда. Чтобы я легче нашел его, он продолжал вопить что-то вроде «Мо! Мо!». Подойдя ближе, я увидел, что вся троица вскарабкалась на самую верхушку молодой ели, которая опасно раскачивалась под их тяжестью. Большой мишка-трехлетка пытался дотянуться до них передними лапами, взобравшись вслед за ними по ели, насколько позволяло тонкое дерево. Медвежата увидели меня раньше, чем обидчик, и их отчаянные вопли сразу стихли, так что медведь обернулся посмотреть, что происходит. Увидев меня, он сразу же соскользнул с дерева. Я дал ему возможность уйти без какого-либо ущерба для его достоинства. Для любого медведя потерять лицо — это настоящее бедствие. Отступление без борьбы означает утрату иерархического статуса в своем сообществе — таков незыблемый этикет леса, определяющий, кто дает по мозгам, а кто получает.
Трехлетка не собирался допустить чужаков на свою территорию без борьбы. Когда по моему зову Расти, Дасти и Скреч спустились с дерева и, скорчившись, испуганно прижались к моим коленям и зашипели, — он угрожающе зарычал. Подняв с земли палку длиной фута в четыре, я не отступил ни на дюйм, когда медведь встал в боевую стойку. Честно говоря, я пожалел, что не принял предложения Ред-Ферна взять ружье. Я не хотел, чтобы медведь понял, какое он произвел впечатление. Глядя прямо ему в глаза, я медленно поднял палку и издал индейский клич, которому меня научил отец. Это обратило молодого медведя в бегство. Когда его настигла палка, ударив по жирному круглому заду, он завопил, будто его убивают. Я следил за ним, когда он кругами продвигался к нашей стоянке, опасаясь, как бы он не натворил чего-нибудь в отместку.
Когда мы гуськом спускались на болотистую равнину, я заметил, какая нетвердая тут почва под ногами, Я думал, что она пружинит благодаря торфу и толстому ковру мха сфагнума. Скреч не плелся позади, как до пожара, а вприпрыжку бежал впереди, как бы радуясь, что под ногами пружинит. Дасти шла почти сразу за ним, но резвилась меньше. Расти все еще занимался серьезным делом — он переворачивал камни и палки в поисках сочных личинок и хрустящих жуков. Едва Дасти и Скреч вступили на наносную песчаную отмель со множеством отпечатков гусиных и утиных лап, как сразу же увязли. Зыбучий песок, вот уж чего я никак не ожидал!
Мне было не дотянуться до барахтающихся и неудержимо погружающихся медвежат, и я стал кидать им палки и охапки мха, и, оперевшись на них, они сумели удержать головы и передние лапы на поверхности вонючей и жидкой как кисель грязи, но ни один из медвежат не продвинулся ко мне. Наконец мне удалось перекинуть через предательский песок длинную полусгнившую жердь, и медвежата вцепились в нее. Расти пополз было им на помощь, но я оттащил его назад за хвост. Было ясно, что Дасти и Скреч выбились из сил, им уже не вытянуть туловища из жадной трясины. И я вдруг понял, почему они так беспомощны. К поверхности зыбучего песка подымались большие пузыри, они лопались и медленно одурманивали медвежат болотным газом, ядом смертельным и более опасным, чем сама бездна. На одном краю песчаной отмели росла молоденькая пихта шести дюймов в диаметре. Рассчитав, что медвежата продержатся еще минут десять, я прикинул, сколько времени мне понадобится, чтобы сбегать в лагерь за топором, и решил рискнуть. Когда я вернулся, Расти сидел у дерева, задрав морду, и выл так, как будто наступил конец света. Повалив деревце поперек трясины, я прополз по стволу, вытащил одуревших медвежат, которых стало рвать, и перенес их на мох подальше от места происшествия. Когда они пришли в себя, мы все искупались, что всем нам было крайне необходимо.
Мои медвежата всегда бурно выражали свою благодарность — этакое врожденное благородство. Всякий раз, когда я выручал их в критической, по их мнению, ситуации, они обнимались, лизались, издавали какие-то гортанные звуки. После таких спасательных операций я мог рассчитывать на их образцовое поведение в течение целых двадцати четырех часов.
Полуостров Грин-Эрроу на озере Бабин протянулся на двенадцать миль. Напротив оконечности мыса, там, где расходились северо-западный и северо-восточный рукава озера, ютилась полузаброшенная индейская деревушка Олд-Форт. Те, кто еще жил там, зимой занимались трапперством, а летом рыбачили. Жили они в жалких лачугах, одевались плохо, питались скудно, но какие это были красивые, веселые, умные люди! Их жизнь не осложнена была изобретениями двадцатого века и язвами желудка. Навстречу мне на берег вышли с полдюжины детишек, три скво и четыре беззубых старика, но когда из лодки с рычанием высунулись медвежьи морды с торчащими ушами, все встречавшие убежали к лесу. Мне удалось заманить мужчин в гости, но женщины и дети попрятались за деревьями, украдкой наблюдая за мной.
Приятно было оказаться здесь, в северо-восточном рукаве озера, потому что оно было здесь уже, гористые окрестности более живописны, а на берегу среди выветренных гранитных скал имелись широкие площадки, на которые легко было вытянуть каноэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68