И днем и ночью воздух был напоен ароматом пихты, из зрелых шишек которой в это время года вытекал сладкий сок. По краям болота и берегам ручья сияли огромные лимонные лилии, которые щедро источали свой экзотический аромат, напоминающий о лимонных садах Калифорнии. Особенно приятно было вдыхать здешний воздух на рассвете.
Вдоль всего пути со скалистых откосов над изгибами выветренного берега глазели бараны Далля и белые козы, поворачивая тяжелые головы вслед нашему каноэ, медленно рассекавшему темно-лиловую воду. В заросших тростником бухточках лоси пожирали мягкие корни подорожника и водяных лилий. Самки вапити и других оленей с детенышами и самки карибу лакомились молодыми побегами ольхи и ивы, а их мужья смотрели вниз с высоких гребней, где рос только «мохнатый» тис. Временами какой-нибудь медведь окликал издали моих медвежат. Когда лосось, плывущий за кормой, хватался за блестящую медью оковку весла, я с трудом сохранял равновесие.
Из каждой ивовой рощицы, с каждой поросшей мхом трясины неслись птичьи песни, означавшие, что место занято. Далекие часовые — олени и лоси — трубными звуками предупреждали свои гаремы о нашем приближении.
Сами эти северные леса были живым символом нетронутого пространства, извечного одиночества и благотворного покоя. Трубные призывы лосей-самцов и едва слышное воркование горных крапивников, которые поют только вдвоем или не поют вовсе, сливались в полной гармонии с шумом огромного как континент леса. Дроздята в своей коробке под сиденьем каждые два часа напоминали, что их пора кормить; а черные мордочки медвежат с черными кожаными носами с готовностью оборачивались ко мне, стоило мне позвать их по именам. Несмотря на то, что природа так жестко изгнала нас из нашего славного дома у Наггет-Крика, несмотря на неизвестность, которая ждала нас в районе Такла, на душе у меня каждый раз теплело при мысли, что хотя бы на короткий миг я нужен этим семерым обитателям канадских лесов.
На озере у меня хватало времени поразмыслить о Клите Мелвиле, Ред-Ферне и А-Тас-Ка-Нее. При всей их несхожести, всем троим были присущи какая-то особая сила и спокойствие. Они никогда не поднимали голоса, не суетились и не выходили из себя. Это были крепкие парни севера, которые бросили вызов беспредельной его жестокости и победили в схватке; но эти же парни принимали роды с нежностью повивальной бабки. В памяти у меня все всплывал крохотный эпизод, которому я в свое время не придал значения. Когда Клит Мелвил и Ред-Ферн приплыли в мой лагерь из Топли-Лендинга, Клит прыгнул на берег и, подняв мощной рукой нос, втащил тяжелый катер на берег. Этой же рукой он подобрал древесного муравья и протянул любопытному рогатому жаворонку, который подбежал поглазеть, кто приехал.
В самый северный залив озера Бабин впадала шумная речушка, такая мелкая и быстрая, что невозможно было пройти на каноэ. По правому берегу дно речки было не такое каменистое, как по левому, и я потащил каноэ вдоль него, продев канат в кольцо на носу лодки. Во время этого перехода у меня было много мороки с медвежатами, потому что они поминутно то влезали в каноэ, то соскакивали с него, каждый раз обрушивая на груз шквал воды и грязи. Надо сказать, однако, что на открытой воде они не выпрыгнули из каноэ ни разу за все время нашего плавания.
Озеро Моррисон, к которому почти невозможно добраться по воде, лежит на дне глубокого извилистого каньона, оно протянулось на четырнадцать миль. Мне ужасно захотелось остаться на этом далеком прекрасном озере, среди первозданной природы южных отрогов гор Оминека, которые называются Бейт-Рейндж. Мало того, что озеро привлекало редкостной красотой, на его берегах водилось великое множество разных животных. Наверное, кое-кто из них переплыл озеро Бабин во время пожара, но ни в их поведении, ни в выражении глаз ничто не выдавало пережитого ими ужаса.
Медвежат волновало постоянное соседство всей этой четвероногой жизни. Как-то вблизи нашей стоянки одна игривая выдра стала нападать на колонию бобров у осиновой запруды, только потому что они не выказывали никакого желания защищаться. Раз за разом медвежата гоняли эту выдру из конца в конец запруды, стараясь ее поймать, потому что она их раздражала. Кончилось это тем, что, проиграв выдре в беге, плавании и умении маневрировать, вся троица приплелась домой побежденная, измученная до предела и доведенная до крайнего раздражения. Впервые в своей жизни эти медведи испытали полное поражение, чувство, с которым очень трудно смириться.
Разбивая в ту ночь лагерь в верхнем конце озера Моррисон, где в него впадают реки, вытекающие из озер Хол и Талоу, я вспомнил одно из предостережений Ред-Ферна: «В наших лесах опасно путешествовать только в компании молодняка». Как индеец он хорошо знал, что медвежата легко становятся добычей гризли, пумы, волков, росомах, орлов, рысей и даже койотов и куниц. Охотясь попарно или группой, эти изголодавшиеся хищники могут напасть и на человека с медвежатами — если они однажды уже испробовали сочной молодой медвежатины. Это предостережение пришло мне на ум, потому что возле нашего лагеря кружила стая из семи волков. В тот вечер я услал медвежат на пихту, а сам разжег костер футах в шести от дерева. Я подозревал, что, стоит мне улечься, как медвежата спустятся и залезут ко мне в спальный мешок. Я даже подумал было провести ночь с ними на дереве и так и сделал бы, но тут меня осенило. Я решил подставить Расти как приманку для волков, чтобы перехитрить их по старому канадскому способу. Когда я взял Расти на колени и устроился у пылающего костра, Дасти и Скреч начали жалобно подвывать и скулить, просясь вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68