Спустя много дней, когда последняя нерка и последняя чавыча кончили метать икру в Отет-Крике, из озера потянулась в ручей радужная форель, чтобы тоже оставить свои икринки на речной гальке под заслоном какого-нибудь валуна. При этом рыбы прилагали большие старания, чтобы не повредить икринок лосося, которые уже находились на дне тех же впадин и воронок. В отличие от остальных лососевых рыб, чавыча и нерка мечут икру только в тех речках, которые впадают во внутренние озера. В течение первого года молодь остается в озере, и лишь на второй она отправляется вниз по течению в суровые океанские просторы.
Когда начался нерест форели, на левом берегу ручья объявилась годовалая выдра и стала охотиться на этих рыб. Медведи наблюдали за тем, как это удивительное существо, до отвала наевшись форели, вылезает на берег понежиться на солнцепеке. Повизгивая от нетерпения, они упрашивали меня, чтобы я отпустил их сплавать на другой берег, но я не позволял, опасаясь, как бы они не привыкли потом бродяжничать, к тому же было жалко выдру. На следующий день веселая странница показалась на нашем берегу. Медвежата ринулись к ней. Но им не угнаться было за грациозной пловчихой, которая всячески старалась заманить всю троицу в воду.
Вечером выдре вздумалось поплавать в озере во время купания медвежат; я сразу заметил, как они при виде нее прижали уши, а это был верный знак, что они задумали какое-то озорство. В бинокль я наблюдал с крыльца сценку, которая произошла, когда к медвежатам подплыла выдра. Дразня медвежат, выдра крутилась между ними так близко, что, казалось, они ее вот-вот достанут; она оказалась достойным соперником в игре — целый час они ее ловили, но она слишком хорошо плавала, и в конце концов медвежатам надоело за ней гоняться. На следующий день они снова купались на мелководье, но делали вид, что не замечают выдру. Подобно пуделям, тюленям и шимпанзе, выдры не выносят, когда зрители не обращают внимания на их проделки. Забыв об опасности, она слишком близко подплыла к медведям. Выдра, конечно, мечтала о компании веселых приятелей, с которыми можно скатываться по скользкому откосу в воду, затеять возню. А медвежата ее не поняли. Ее заигрывания показались им наглым приставанием. Одним взмахом своей могучей десницы Расти нанес выдре апперкот и переломил бедному зверьку шейные позвонки.
Повеся головы, мучаясь, как я надеялся, искренним раскаянием, медвежата поплелись за мной на пригорок позади сарая, и там я похоронил их несчастную жертву, предварительно содрав с нее ценную шкурку.
Расти, а также его братец и сестрица потеряли всякий страх перед наказанием, потому что я никогда их не наказывал. Виновник трагедии был так пристыжен своим поступком, что весь поник и смотрел на меня с убитым выражением; он вел себя так не потому, что боялся выволочки, а потому, что страдал от моего неодобрения. Он понял, что я недоволен гибелью выдры, не по жестам или голосу, а по моему строгому и сердитому взгляду. Поскольку его разящий удар был завершением заранее обдуманного плана, мы не могли расценить это происшествие как несчастный случай. Поэтому я решил, чтобы он сперва помучился угрызениями совести, и не спешил его прощать. Очутившись в таком крайне неприятном положении, Расти предпочитал молча страдать от моих неприязненных взглядов, он никогда не заискивал передо мной и не лез с ласками, как это сделали бы на его месте Дасти или Скреч. В октябре мороз прихватил траву на лугах, листья осины и ольхи, поэтому находить корм становилось все труднее. Случались дни, когда мы так поздно возвращались домой, что я не успевал очистить решето на желобе. Как-то раз мы с утра ушли по берегу мили за четыре от дома; углубившись в густые заросли прибрежного кустарника, медведи учуяли своим острым нюхом только что убитого оленя. У оленя было разодрано горло, на спине виднелись следы острых когтей; судя по всему, это была добыча пумы, припрятанная в кустах про запас. Голодные медвежата вцепились в оленью ногу и стали с жадностью рвать с нее мясо; они впервые отведали свежей убоины. Они уже стали достаточно сильны для того, чтобы, уперевшись в тушу оленя одной лапой, другой сдирать шкуру.
Усевшись под пихтой, я наблюдал за медвежатами; вдруг упавший сверху кусочек коры заставил меня поднять голову. Прямо над моей головой с высоты пятидесяти футов за каждым нашим движением следила, махая хвостом, большая пума; зверь нервно царапал когтями по ветке, на которой сидел. Растерявшись от страха, я чуть было не крикнул: «Дерево!». Тут бы всем нам пришел конец — и Расти, и Дасти, и Скречу, да и самому Лесли тоже! — но, по счастью, пума все время просидела на ветке, пока, до отвала наевшись непривычного лакомства, медведи не бросили тушу.
В середине октября я окончательно отложил до будущего года свои попытки зарабатывать на жизнь старательским промыслом. Во-первых, температура воды упала до 38°, во-вторых, почти все светлое время суток, которое составляло теперь десять часов, уходило у нас на такие занятия, как обследование поваленных деревьев, переворачивание камней, прочесывание высохших лугов и откапывание нор, в которых живут грызуны — ведь надо было показать медвежатам, где можно отыскать пищу в самое голодное время года.
Хорошо, что радужная форель и форель Долли Уорден еще клевала на комара и на искусственную приманку, а в пятидесяти ярдах от устья речки, на глубоком месте, можно было поймать увесистого толстого гольца или чукучана, которые ловились на вислокрылок.
Медвежата радовались, когда я брал их с собой на рыбную ловлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68