иное дело филин: несмотря на широкий, достигающий шести футов размах крыльев, он удивительно ловко умеет на большой скорости маневрировать среди деревьев. У куропаток началась линька, и они без крайней необходимости редко взлетали с земли, а большей частью передвигались по-гусиному, пешим ходом. Мне всегда жаль было белых куропаток за их пушистые лапки, бедняжки даже летом сверкают на ветке своими белыми пуховыми сапожками.
Весна в тот год выдалась замечательная — ровная, щедрая и полная жизни.
Заняв с самого начала положение лидера в медвежьей троице, Расти исполнял свои обязанности с добросовестностью овчарки, пасущей хозяйское стадо. Во время стычек с другими животными из-за падали Расти сразу спешил на выручку Скречу, чувствуя, что тот — самый слабый в их компании. Если какой-нибудь баран нападал на Дасти, стараясь прогнать ее с тучного весеннего пастбища, Расти вел Скреча в бой. Он пасовал только перед куропатками, выпями да сойками. От их предательских нападений не было защиты, и тогда вступало в действие правило «спасайся, кто может».
Именно в ту весну, когда годовалый Расти не отходил от меня ни на шаг, между нами родилась обоюдная привязанность и полное взаимопонимание. В то время Дасти и Скреч смотрели на Расти, как на своего прирожденного вожака и защитника, а он сам больше всего дорожил моей дружбой и расположением. Я гнал его от себя, потому что хотел развивать в медведях самостоятельность, а его поведение шло вразрез с моими планами; однако по собственной человеческой слабости я не мог устоять против неустанных, обезоруживающих попыток медведя во что бы то ни стало добиться моей дружбы, к которой я и сам стремился в душе. В конце концов я уступил, и между нами установились отношения взаимной зависимости, чего, наверно, не произошло бы, если бы Ларч А-Тас-Ка-Ней оставался на озере. К первому июля в Расти уже не оставалось ничего щенячьего. И хотя матерым медведем он должен был стать лишь через три года, он уже сейчас сделался моим неутомимым товарищем и вел себя вполне солидно, почти как взрослый. Самая большая радость для него, по-видимому, заключалась в том, чтобы находиться в моем обществе.
Однажды утром медведи отправились принимать необходимые после зимней спячки грязевые ванны; для этого они облюбовали болотце неподалеку от ручья, в котором я работал. Поблизости от этого места было целое поле, заросшее черникой и толокнянкой. Внезапно мы услышали душераздирающие стоны. Подойдя к тому месту, которое всегда казалось мне подозрительным, мы увидели увязшую в трясине молодую лосиху. Из жидкой грязи торчали только ее голова и плечи; животное было уже в полном изнеможении и перестало бороться. Мы с Расти сбегали домой за веревкой. По глазам лосихи было видно, что она отчаялась и покорилась неизбежной гибели. Я набросил ей на шею петлю, а другой конец привязал к дереву, затем вырезал крепкий ивовый шест и приспособил его вместо ворота между деревом и лосихой. Когда скользящая петля затянулась на шее и лосиха почувствовала удушье, она напрягла последние силы. Она брыкалась, стонала и барахталась в болоте, разбрызгивая грязь, а я подтягивал веревку, выбирая слабину; наконец она одним копытом уперлась в твердую землю. Вновь обретя надежду, заляпанная грязью царственная красавица вырвалась из трясины, фыркнула и, прижав уши, ринулась на меня; разумеется, не в отместку за то, что я спас ей жизнь, а просто потому, что я первым подвернулся, на ком она могла сорвать обиду за свое унижение. Нет ничего более грозного, чем гнев оскорбленного лося. Но я уже загнал медвежат на деревья и заранее обдумал, как буду обороняться от бешеного взрыва лосиного темперамента. Я принялся бегать вокруг дерева, раздраженная лосиха гонялась за мной, и державшая ее веревка закручивалась вокруг ствола. Лосиха не сообразила, что может повернуть в другую сторону, веревка все укорачивалась и наконец кончилась; беспомощная лосиха со всего размаху наскочила на дерево и так шмякнулась оземь, что я даже испугался, как бы она не сломала шею. В тот же миг ее ярость сменилась отчаянным страхом, и едва я, высунувшись из-за дерева, перерезал веревку, как она вскочила и пустилась наутек, унося на шее вместо ленточки обрывок манильской веревки.
Июнь — прекрасный месяц, когда можно собирать грибы, откапывать и сушить дикий лук и цикорий, корешки одуванчиков. Медведи вдоволь полакомились молодой травкой и наполовину развернувшими свои перья побегами папоротника. Они наелись ивовой коры и, валяясь на брюхе, высасывали сладкий сок из цветков люпина, а под каждой елкой и хемлоком можно было лизать стекавшую по стволу смолу: очевидно, и медвежий желудок требует разнообразной пищи. Я готовил варево из полигонатума и рогоза, мешая их с щавелем и жерушником, пил его сам и угощал медведей. Они с наслаждением вылизывали мою похлебку, но потом закусывали боярышником и кислым муравьиным соком. Я думаю, это было вызвано потребностью нейтрализовать крахмал. По соседству с нами жили две скопы, они были так же расточительны, как выдра, возможно, у них был очень привередливый вкус на рыбные блюда. Я подсчитал, что эта парочка вылавливала от 16 до 24 крупных форелей в день; они уносили добычу в гнездо, рвали ее на куски и кормили своих птенцов. Ошметки, летевшие наземь с их стола, составляли значительную долю в рационе Расти, Дасти и Скреча; скопы очень помогали медведям набирать необходимые калории. Однако несмотря на все обжорство медведей, какой-то внутренний голос предостерегал их от попыток залезть на это дерево. Скопы сумели внушить к себе почтение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68