В то лето, на втором году жизни, определились отношения медведей с другими животными. Проголодавшись, они втроем отнимали добычу у волков, койотов, пум и у других барибалов, за исключением самок с детенышами. Они вынюхивали тайники, в которые наш дальний сосед, старый медведь-гризли, запрятывал про запас какую-нибудь падаль, но немедленно улепетывали, побросав недоеденные куски, стоило показаться хозяину. Это был сердитый, неуживчивый старик, чей суровый нрав внушал невольное почтение. Должно быть, это было очень интересно — стащить кусок из-под носа невозмутимого маститого старца, тем более что, кроме троих озорников, ни один из обитателей леса не смел нарушить границы его владений. Мои годовики иногда вместе с ним купались и плавали в озере, и никакой особенной вражды между двумя разными видами не было заметно. Дасти доверчиво относилась ко всем животным, обитавшим по соседству, и готова была на брюхе ползать, выказывая дружеские чувства к лисам, куницам и енотам, но все ее попытки неизменно наталкивались на досадное недоверие с их стороны. Расти никогда не пытался стращать и запугивать других зверей. Для годовика он был чересчур серьезен, словно чувствовал, что на нем лежит большая ответственность. Не поддаваясь естественному для его возраста соблазну покатать любой подвернувшийся предмет, который можно катить, он выполнял обязанности часового или просто садился подле меня и наблюдал, как забавляются Дасти и Скреч. Зато Скреч был прирожденный озорник, при всяком удобном случае он изображал из себя отчаянного забияку и пугал доверчивых дурачков; но стоило только кому-нибудь из наших соседей — рыси, койоту или росомахе — его раскусить, как он удирал от них, кашляя на бегу, рыча и скаля зубы, и взбирался на ближайшую высокую сосну.
Как-то раз мы только что расположились в черничнике, как вдруг откуда ни возьмись появился чужой годовалый медведь. Это был настоящий крепыш, но видя, что Расти спокойно отнесся к его появлению и не начал злобно лязгать зубами, я решил не вмешиваться и посмотреть, что будет дальше. Пришелец принялся подталкивать моих медведей, валялся по земле, скулил, урчал, но, как ни лез из кожи, никак не мог расшевелить Расти, Дасти и Скреча, они остались равнодушны ко всем его выходкам. Со скучающим видом они глядели на проделки этого простачка и зевали, точно подростки во время церковной службы. Наконец Расти поднялся, повернул нос в сторону дома, что служило для всех нас знаком следовать за ним, и повел нас назад, не дав закончить кормежку. Чужой медведь шел за мной по пятам, пока мы не приблизились ярдов на сто к нашему дому; тут Расти остановился, обернулся назад и бросил на пришельца такой выразительный взгляд, что тот сразу понял намек хозяина и дунул прочь во все лопатки. Когда я в последний раз обернулся посмотреть ему вслед, он все еще улепетывал галопом, вздымая на скаку тучи мелких камешков.
Была у медведей привычка ввязываться в различные истории, которые заведомо не могли для них кончиться добром, и зачастую они совали свой нос туда, где наверняка можно было ожидать неприятных сюрпризов. Они никак не могли взять в толк, что дикобраза никакими уловками не перехитришь, и все снова и снова пытались отыграться за прежние неудачи. И только одно животное из наших соседей сумело убедить медведей в их окончательном и бесповоротном поражении — это был скунс. Да еще старый одинокий горный баран, живший среди голых скал выше верхнего луга, он отличался такой осторожностью, что, несмотря на все старания, им так и не удалось ни разу незаметно к нему приблизиться. В остальных баранах медведи не нашли достойных противников, при виде медведей у этих животных начисто пропадало чувство юмора. Жил еще поблизости трехпалый полярный дятел, который часами долбил сухое дерево на другом берегу Отет-Крика. Медведи терпеть не могли этого однообразного стука и, словно находясь под каким-то бесовским наваждением, они снова и снова переплывали речку, всякий раз забывая о том, что, намокнув после купания, все равно не смогут взобраться на гладкий облезлый ствол. Поэтому им так и не удалось исполнить свое намерение и прогнать дятла.
В отличие от других медведей эти трое обожали ласкаться и обниматься. Например, они любили, когда я брал их за морду и встряхивал, этот жест заменял нам рукопожатие. Одна беда, что радостные приветствия должны были в их понимании сопровождаться соответствующими любезностями с их стороны. Я уже не в состоянии был бороться и боксировать с медведями и вообще разделять их бурные игры, потому что я давно уже был им не пара по весовой категории. А рисковать травмой в условиях, когда раньше осени ждать помощи было неоткуда, было чересчур опасно.
Дверь нашей хижины запиралась на деревянную щеколду, которая входила в скобу, приделанную к косяку. Изнутри и снаружи дверь открывалась при помощи круглого деревянного рычага. Однажды мне пришло в голову, что если я научу медведей обращаться со щеколдой, мне уже не придется так часто из-за них вскакивать. На глазах у Дасти и Скреча я показал Расти, как открывается дверь изнутри и снаружи. Он чуть ли не с первого раза выучился открывать щеколду, хватая рычаг зубами. Двое других тут же переняли у него это умение. С тех пор они стали ходить в дверь самостоятельно, но, сколько я ни старался, мне так и не удалось приучить их хотя бы затворять ее за собою, не говоря уже о том, чтобы запирать на щеколду.
Прошел июль, а от Ларча не было ни слуху, ни духу; как видно, он не мог вырваться с работы. По счастью, я исхитрился отвести часть Отет-Крика в другое русло и мог теперь перекопать его обнажившееся дно до скального ложа и тем самым пропустить через решето гораздо большее количество песка и ила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68