Он помолчал, прошелся по комнате, мягко ступая. Размеренно, негромко закончил:
— Пусть уезжают мечтатели и недовольные. Я ошибся, за ошибку надо платить. Пусть так. Но ехать мне некуда и незачем.
* * *
Выждав две недели, Пален поехал в Рундале. Медлил не из расчета, по привычной осторожности — терять как будто уже нечего. И все же повременил, карету взял поплоше, с одним слугой, из города выехал, минуя Митавский тракт.
На проселках карету трясло, пару раз, в низинах, увязали в снегу колеса. Когда наконец в окошке загорелась под полуденным солнцем черепица кровель би-роновского замка, Петр Алексеевич, вздохнув, достал из кармана табакерку, взял добрую понюшку, со вкусом чихнул, приблизил лицо вплотную к стеклу. Внизу блеснул выметенный ветром от снега лед во рву.
Крутой лестницей провели его в приемную. Солнце., играя в прозрачных дубовых листьях-подвесках люстры, высвечивало яркие пятна на зеленых брокателях.
— Бог мой, Петр Алексеевич! Мог ли я, в изгнании этом, помыслить — шагнул к нему навстречу, картинно выгибая бровь, Зубов.
— А, так вы не наслышаны еще, Платон Александрович, о моей отставке?
— Стало быть, и вас не минуло? Но пойдемте, перед обедом хочу вам обитель свою показать. Право, покойный герцог заслуживал уважения, а участь его справедливой назвать нельзя, как и память о нем.
Они прошли через пустой, солнцем залитый танцзал, в окнах которого виден был мост через ров; зеленую комнату, где Пален острым взглядом приметил миланский черный, с позолотою, комод, инкрустированный сценками пасторали. В узком коридоре Зубов пропустил его вперед, вкрадчиво молвив из-за спины:
— А здесь скажите, лишен ли человек пророческого дара? Розы на панелях перевернуты, говорят, герцог так желал, словно знал, что мир пойдет вверх дном. Далее — моя обитель. — Он указал гостю стул, сев напротив, у крытого беломраморной доской секретера. — Право, иной раз думаю, не зажить ли помещиком? Рауты устраивать для окрестных дворянчиков, выступать в первой паре ганца, за стол приглашать человек по семьдесят. Охота тут, правда, говорят, ни к черту.
— А вы еще не выводили борзых?
— Представьте, и гостей не звал! Петр Алексеевич, доброхотов — довольно. Нашлись радетели, уведомили: покои мои в Зимнем государь Аракчееву отдал! Видел я довольно капрала этого, таким, как он, записочки на чины писал, в лицо не глядя, к себе не призывая, потому что им за счастье великое то, что государству — незначащая мелочь. Войско брата моего император на походе остановил, а то бы ом, как новый Ираклий, Персию сокрушил в самое сердце. А вы — охота!
— Платон Александрович, мои беды рядом с вашими значения мало имеют, но все-таки могу понять…
— Боже мой, не сетуйте! Я не забыл ни на миг, что вы пострадали за внимание, мне оказанное, и все произнесенное теперь — вам не в обиду.
— Что вы, об обиде и не помышлялось!
— Однако давайте подумаем, что можно для вас сделать. Чего бы вы хотели?
— Вернуться на службу.
— Бог мой, кому?
— Державе. Кто лучше разумеет пользу ее, Господи, веси, но, как бы события ни повернулись, не хочу быть частным лицом.
Зубов глянул на него быстро, тут же опустил глаза, задумался на мгновение.
— Ходы ко всякому двору найти можно, хоть бы к гатчинцами захваченному. Я дам вам письмо к сестре, она, пожалуй, сможет ваше дело устроить. Кстати, с лордом Уитвортом вы знакомы?
— Представлен, не более,
— Подумайте об этом. Россия не выполнила обязательств своих по участию в усмирении безбожной Франции. И, коли вы полагаете, что события могут повернуться…
— А сколь раз поворачивалась жизнь хозяина этого замка?
— Да. Но, знаете ли, что удивительно? Герцог был первым в Петербурге, когда строил этот дом, чтобы быть первым — здесь.
— Он так и не перестал быть курляндцем.
— Быть может. Вам легче его понять.
— Не во всем. Разницу между Российской империей и Курляндией я не могу не видеть.
Дернув обеспокоенно холеной рукой, Зубов с резким стуком задел камеей на безымянном пальце мрамор крышки секретера, поднялся.
— Пойдемте к столу.
— Благодарю вас, — негромко ответил Пален, в полупоклоне отводя взгляд от покрасневших щек бывшего фаворита.
За столом сидели вдвоем. Дворецкий, налив вино ко второй перемене, вышел, и Зубов, метнувшись взглядом по окнам, попробовал что-то сказать, неожиданно поперхнулся, быстро отпил из бокала. До десерта он дважды ронял салфетку; крутанув неловко серебряную вилку, солнечный блик пустил гостю в глаза и, заметив это, улыбнулся смущенно. Надкусив марципановый рожок, Петр Алексеевич положил его на тарелку, отер пальцы салфеткой:
— Князь, право, если решение ваше хоть в малой степени может быть для вас тягостно, будем считать, я не просил ни о чем.
Детски ясно вспыхнул и потух взгляд Зубова. Отпив глоток хереса, он отставил спокойно бокал, выговорит четко, холодно:
— Предоставьте мне, Петр Алексеевич, самому судить, что нынче нужно для блага России. Я, представьте, разницу меж ней и Курляндией тоже вижу.
Наклонив слегка голову в ответ, Пален скосил глаза на голубые изразцы печи. Разглядывать их в ряд было смешно: путник, с корзиной на перекинутой через плечо палке, бредет от синеющего вдалеке замка навстречу охотнику в шапке с перышком, а вслед охотнику смотрит весело дама в широкой шляпе…
— Хочу отдать должное обеду вашему, Платон Александрович. Право, ради одного этого, и то стоило провести шесть часов в карете.
— Рад угодить. Не пройдете ли со мной в кабинет? Я напишу, как обещал.
Принимая из рук князя вчетверо сложенную записочку, Петр Алексеевич коснулся беспокойно дрогнувшей холеной руки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81