Доставая пистолет, Алимпиев погнал коня к отмели, где выбирался из воды отчетливо теперь видный всадник.
Двумя часами позже, едва глянув на приведенного беглеца и признав Петра Грузинова, атаман Орлов послал пятерых казаков забрать Евграфа. Была глубокая ночь, когда обоих братьев отправили в приготовленный загодя погреб и отыскали в канцелярии уснувшего за столом Репина. Он не сразу поверил удаче: Петр Грузинов взят на берегу, за караулом, а у Евграфа найдены несожженные бумаги, которых требовал Обольянинов. Поверив — ощутил беспокойство, сладостное жжение в горле. Велев подать свечей, перед тем как лечь, прочел неровно писанную стопку листов; раздевшись, уже сев на край постели, взялся снова.
Учреждение сената выбором тайным, общенародным; истребление тайного сыска и шпионов всех, до последнего; установление закона, который и есть — единственная власть. Новое государство возвещено в этих бумагах, а жить в нем будут, не утесняемы никем, казаки, татары, грузины, греки, калмыки, евреи, турки, черкесы… Что же он русских-то позабыл, мелькнуло напоследок сквозь навалившийся сон; Репин выронил бумаги и вытянулся на кровати.
Наутро тройным кордоном казаков оцеплена была войсковая канцелярия; в двух смежных комнатах накрыли столы красным сукном. Первым полагалось доставить Евграфа. Протоиерей Волошеневский ждал, в своем сияющем облачении, стоя, потому что места для него приготовлено не было, но конвой мешкал, и асессор урядник Юдин, оглядевшись по сторонам, подвинул осторожно от торца стола скамейку, шепотом предложил сесть священнику. Тот не расслышал, обернулся, переспросил — и в эту минуту растворилась дверь, звякнули цепи. Волошеневский, вздрогнув, отшатнулся от шедшего прямо на него Грузинова, закашлялся, потом скороговоркой, от шепота возвышая голос, забормотал что-то о правдивости, царском милосердии, грехе… Кончив, потерянно огляделся, поклонился столу коллегии. До двери его проводил казак, вышедший следом, повинуясь жесту презуса. А урядник Юдин, нахмурившись в бумаги, густым голосом начал спрашивать Грузинова, сколько тому лет и откуда он родом.
…До обеда сказано было довольно. Не будь взятых в доме Евграфа бумаг — довольно бы и того, что здесь посмел возвестить. Презус, поднимая к глазам бювар, чтобы не касаться лежащих в кем листов, зачел негромко, веско гнусные измышления про сенат, ратманов, коими, на гамбургский манер, желал заменить злоумышленник поставленных государем чиновников; спросил, пришептывая:
— Тако же… не отрицаешь, что сие гнуснейшее… твоей рукой?
— Моей.
— Сообщники твои кто?
— Велите вывести отсюда, задушить, да и дело с концом. Не скажу, — махнул рукой, звякнув цепью, Грузинов.
…Поздно вечером собрались у Иловайского. Молчали сумрачно. Суд тянулся впустую; по городу ходили недобрые слухи, ждали притеснений казачеству. Базарная нищенка кричала в голос, что Евграфу в церкви ангел господень явился и едва не вознес на небеса, да тот упросил подождать: мол, не все на земле для простого народа содеял. Для нищенки в подвале место нашлось; но поди разбери, кто ее слышал? Сумрачный сидел прокурор Миклашевич. Он уже слово свое сказал: никакого заговора нет, строптивость братьев Грузиновых всем ведома, но за строптивость не казнят. Репин, перемолвившийся перед советом парой слов с Иловайским, оглядывал, всех блестящими, озорными глазами. Выслушал. Усмехнулся.
— Что же, на сем ясно. Атаман, прокурор разумеют дело кончить. Мы с генералом Иловайским против того. Утро вечера мудренее — завтра решим!
В ночь взяли разбитого параличом отца Петра и Евграфа, Иосифа Грузинова, и брата его Михаила. Под каленым железом назвали они несколько знакомых казаков. Трое из тех признали, что некие разговоры с Евграфом вели; в остром предутреннем вдохновении Репин почувствовал, что на последнего, Афанасьева, надо нажать. Глядя безумными глазами, казак показал, вперемежку с описаниями горячечных видений чертей, вылезавших, в тине и ракушках, из Дона, что Грузиновы подбивали его. поехать в Санкт-Петербург, покуситься на жизнь государя. В распахнутую от жара и смрада дверь застенка упал отблеск зари; Репин потянулся хрустко на скамье, собрал допросные листы и велел убрать всех злодеев под засов.
Собранного было достаточно. Еще до полудня, посоветовавшись, коллегия собралась за крытыми алым сукном столами. Привели Грузиновых и взятых ночью казаков. Перемежая торжественными паузами скороговорку, презус зачитал приговор:
— Силою Соборного уложения главы второй… на царское величество в каких людях скоп и заговор… буде кто сведав… о том не известит… Также Воинского сухопутного устава 119 артикула… кто уведает, что один или многие нечто вредительское учинить намерены и о том не объявит… также Морского устава… если кто против персоны его величества злоумышлять будет, тот и все, кто в том вспомогали, или совет подавали, или, ведая, не известили, яко изменники, четвертованы будут, их пожитки взяты будут… также Указа года 1730 апреля 10… нигде не донес, а хоть и доносить будет, то поздно… чинить смертную казнь без всякой пощады! Коллегия сего дня приговорила — к четвертованию!
Приговор был отправлен в Петербург, к Обольянинову, и через две недели пришла конфирмация Павла: смертную казнь император не утвердил. Последние строки — перечеркнуты вкось, на полях написано: «кнутами… нещадно». Ветер из-за Дона нес мелкую пыль; сухие травы пахли остро и пряно. Наступала осень.
* * *
Гагарина скучала. Всю зиму и весну государь был раздражителен, зол; кажется, любви ему недоставало, но понять, что делать, она не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81