— Не могу читать! — застонал Гюг.
— Болван! — проговорил король. — Подай сюда пергамент!
Он нагнулся и мутными глазами, которые уже едва повиновались ему, с ужасными усилиями начал разбирать имена наверху листа. И он нашел то, чего больше всего боялся — имя Джона, графа де Мартена.
Страшно задрожал старик и давай тыкать в стену, словно видел на ней того самого, чье имя навело на него такой ужас.
— Иисусе Христе!.. Я же сам сделал его графом, королем и вот Иудой! Ну, Божинька! Как Ты мне удружил, так и я удружу Тебе! Ты отнял у меня всех моих сыновей, так пусть же дьяволу достанется моя душа! Тебе не получить ее!..
В горле у него послышалась предсмертная хрипота, Гюг подбежал ему помочь. Король все еще сидел прямо, вытянувшись, и мутными глазами глядел в стену, тщетно пытаясь облечь в слова свою нечестивую гордыню. Слова не повиновались ему, челюсть отвисла на могучую старческую грудь. Ему принесли святые Дары, но его нутро отвергло эту святую пищу, слишком чистую для него. Гюг и остальные присутствующие наконец усмирили его, сами обливаясь потом. Его помазали миром, наскоро прочли над ним несколько молитв, приходилось отчаянно спешить, когда начались предсмертные судороги.
Была уж почти полночь, когда умер Генрих, король английский. И в этот час (с ужасом говорили в народе) ветер так бушевал, так рвался вокруг башен Шинона, словно весь ад кромешный гнался за обещанной ему душой. Впрочем, сказать правду, Генрих никогда не держал своего слова; и нет никакого повода предполагать, что он на этот раз изменил своему правилу.
Мило прибавляет:
"Так умер этот великий, могущественный, грозный король, проклиная детей своих, проклятых в нем, как и он в них. В сущности, он сам был более рабом, чем холопы, эти gleboe ascriptitit , которыми он управлял в своей стране издали: он был раб своих худших свойств. Он постоянно воевал с Господом Богом и с избранниками Божьими. Что поделаешь с блаженным Фомой? Пусть он сам держит за себя ответ в Судный день. Я не отрицаю никаких его качеств: он был прямодушен, откровенен и смел, как лев. Но его заели собственные пороки. Мир его праху! Он был великий король, но, умирая, оставил супругу, заточенную в темнице, двоих сыновей, поднявших оружие против него, и, вдобавок, множество побочных детей",
Не успел Генрих испустить дух, как его подданные налетели на него, словно мухи, и разграбили замок Шинон. Они ободрали постель, на которой лежал покойник со злой усмешкой на губах, как будто смерть сделала его циником; с тела его сорвали кольца, золотое ожерелье и Распятие, висевшее на шее. Такое злодейство подвергало виновных смертной казни, но она была нипочем в те времена. Да и не было при короле никого, кто мог бы крикнуть: «Уважайте память вашего покойного владыки, нашего отца!»
Маршал Уильям уехал в Руан со страху, чтоб не встретиться с графом Ричардом. Джеффри уж был на полдороге в Анжер, где хранились сокровища. Епископ Дургемский (не без основания) поспешил в Пуатье, чтобы первому приветствовать нового короля. Только и осталось верных людей в этой берлоге, что две бедные девушки, с которыми, перед смертью, путался старый греховодник. Видя, что он лежит голый на постели, одна из них, по имени Николета из Гарфлера, дотронулась до плеча другой, которую звали Кентской Секирой, и сказала:
— Нашего господина до того обобрали, что не оставили на нем даже рубахи, чтоб его положить в гроб. Что же нам теперь делать?
Секира отвечала:
— Если нас застанут здесь, подле него, нас наверно повесят. А ведь старик любил меня.
— И меня также любил. Бог свидетель! — подхватила Николета.
Они молча посмотрели одна на другую.
— Н-ну? — спросила Николета.
— Чего ты хочешь от меня? — промолвила Секира.
Они поцеловались, зная, что тут дело касается каторги, и пошли вместе к его трупу. Нежно омыли они его и помазали ароматными маслами, сложили ему руки, закрыли ему его страшные, неподвижные глаза, наконец надели на него коротенькую рубаху, которая была не с мужчины, а с мальчика. Потом явился канцлер Стефен Туронский, вызванный впопыхах с веселой пирушки, а с ним еще один или два гостя. Они водворили хоть немного порядок.
Канцлеру было прекрасно известно, что король Генрих желал, чтоб его похоронили в церкви женского монастыря в Фонтевро. Когда-то кто-то предсказал ему, что он будет лежать посреди женщин в покрывале, сам под покрывалом. Ему очень понравилось такое предсказание, хоть частенько случалось, что он подсмеивался над ним. Но никто не решался перевезти тело покойного без разрешения нового короля, кто бы он ни был. И в самом деле, мог ли кто знать наверно, когда именно анжуец заявит свои права на английскую корону? Поэтому посланы были гонцы и к графу Ричарду в Пуатье и к графу Джону, про которого думали, что он находится в Париже. Между тем, этот последний был в это время в Type вместе с французским королем и первый получил эту весть.
Она настигла его, так сказать, на лету. Ален, каноник города Тура, предстал перед ним, преклонил колена и сказал, в чем дело.
— Господи, Иисусе Христе! Что мы будем делать? — воскликнул Джон, вдруг сделавшись белее полотна.
Оба принялись толковать о том да о сем, что можно или чего нельзя было сделать, как вдруг ворвались к ним король Филипп, Сен-Поль, де Бар и багроволицый герцог Бургундский. Король Филипп подбежал к Джону и похлопал его по спине:
— Король Джон! Король Джон английский! — кричал молодой человек, вещая, словно летучая ведьма. Затем герцог Бургундский заревел своим басом:
— Богом клянусь, я за вас, за вас, приятель!
— Государь, заступись за меня — и я твой слуга! — вторил де Бар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114