А значит, не одни только святые мертвецы обитают в том краю: есть и живые существа! Так думали приближавшиеся к берегу пловцы, и сердца их смягчились.
Вот перед ними обрисовался Маргат — одинокая башня на растрескавшемся утесе; потом Тортоза с гаванью; Триполи — совсем белый город; Неплин. Видели они и Ботрон, а в нем — большой замок с террасами; потом Бейрут, опоясанный кедрами. Все ближе и ближе надвигались горы под шум морского прибоя: вот и Ливан, увенчанный обрывками облаков; а там — Гермон, сверкающий на солнце. Показался и Фавор с поседевшей главой, и еще две горы, как спички, торчавшие отдельно. Проплыли мимо Тира и Сидона, богатых городов, лежащих в песке, и мимо Скандалиона. Наконец, после долгой ночи, проведенной всеми без сна, нежно зарделся холм, покрытый зеленью и лоснистыми темными деревьями: это — Кармель, округленный, как женская грудь.
Обогнув эту священную вершину, завидели внизу в долине многобашенную Акру. Вокруг нее тянулись шатры христианских войск, а перед ней в синих водах гавани стояли суда на якорях, и их было, пожалуй, больше, чем морских птиц, витающих на горе Джибелло или плавающих у ее подошвы дозором. С берега, на трубный звук подъезжающих, ответили трубным звуком. Разъяренная трескотня барабанов послышалась за стенами. Флот Ричарда бросил якорь в неподвижных водах. Сам король, откинув свой плащ на одно плечо, бросился с палубы «Волнореза» и по грудь в воде зашагал к берегу. Первым из всего своего государства ступил он на историческую почву сирийской земли. Теперь вернемся к делам. Встретились короли радушно: по крайней мере так казалось. Король Филипп вышел из своего шатра навстречу своему царственному собрату; Ричард, облобызав его, спросил, как он поживает.
— Очень плохо, Ричард, — отозвался молодой король. — Мне все кажется, что в голове у меня засажен меч. Круглый день знойное солнце припекает меня, а всю ночь пробирает дрожь.
— У тебя лихорадка, бедный мой братишка, сказал Ричард, хлопнув его по плечу.
Филипп принялся распространяться о своей болезни, пищать, как дитя.
— Сам черт меня грызет, — жаловался он. — Я харкаю чем-то черным. Кожа у меня высохла, как у эмеи. Вчера мне выпустили три унции крови…
Ричард вернулся с ним вдоль шатров, весело беседуя, и на несколько дней снова возымел на него свое обычное влияние, но не дольше. Видел он и других военачальников; но некоторые вовсе не приветствовали его: маркиз Монферрат сидел у себя дома, а герцог Бургундский лежал в постели. Напротив, эрцгерцог Австрийский Луитпольд, косматый человек с длинными русыми ресницами, выказывал большую вежливость. Но Ричард не церемонился с чужеземцами: вообще не особенно приветливый, он и не думал казаться таким с ними. Эрцгерцог вел длинные речи, Ричард отвечал коротко. Эрцгерцог начал еще более распространяться, Ричард вовсе перестал отвечать. Эрцгерцог давай краснеть, а Ричард чуть не зевал. Это было на торжественном приеме короля Англии вождями крестоносцев. К гроссмейстеру храмовников он отнесся несколько лучше. Вид его пришелся ему более по вкусу. Король не заметил Сен-Поля, сидевшего по левую руку от короля Филиппа но тот был налицо, весь красный, возбужденный, и напряженно следил за своим врагом.
В тот же вечер, когда у них состоялся военный совет, проявилась вспышка того огня, который, кажется, должен бы потухнуть (хотя из приличия). Король Филипп прибежал и уселся на троне. Монферрат, Бургундец и прочие члены этой компании жались; обступивши его. Вожди англичане, как и анжуицы, — бесились, а эрцгерцог держался середины. К тому времени, как (поздненько) возвещен был приход короля Ричарда, Гастон Беарнец и молодой Сен-Поль уже наполовину обнажили свои мечи. Но вот вошел и остановился на пороге Ричард, великолепный широкий молодец! Все его сторонники вскочили на ноги, а Ричард стоял в выжидательном положении. Сначала встал и начал извиняться Эрцгерцог, который и вправду не сразу заметил его по явление; затем там и сям поднялись, один за другим, французы. Сидеть остались только король Филипп да маркиз Монферрат. А Ричард все еще стоял у дверей. Вдруг он обратился к привратнику и вымолвил спокойно:
Возьми свой жезл и подай его вот тому расслабленному. Да скажи ему, чтобы он воспользовался им, не то я возьмусь за него.
Поручение было выполнено. Король Филипп сердито кивнул головой маркизу — и тот поднялся угрюмо. Тогда Ричард вошел в залу вместе с королем Гюем Иерусалимским. Они сели по обе стороны короля французского, и совещание началось.
С самого начала дело оказалось безнадежным. Эрцгерцог зажужжал шмелем, так что мог довести всякого до чертиков. В то время, как он говорил, все остальные бесились, готовые пролить кровь друг за друга и сделать то же с Луитпольдом. Ричард, у которого еще не было собственных планов, вообще не интересовался планами. Он держал себя так, как если бы маркиза Монферрата тут вовсе не было, и выказывал страстное желание, чтобы и эрцгерцога тоже не было. А маркиз, со своей стороны, был готов отдать все за то, чтобы точно так же обращаться с сидевшим выше него Гюем. Но увы! Он не обладал тем даром относиться к людям с равнодушным презрением, который присущ только царям зверей: он вспыхивал и дулся. Тем временем эрцгерцог продолжал жужжать свои нескончаемые речи, а Ричард сидел, обхватив колени и глядя в потолок.
Наконец, он испустил глубокий вздох, и у него вырвалось:
— О, Боже всех сил небесных и земных!
С королем Филиппом сделалось дурно, чего уж давно не было с ним. Заседание было прервано. Ричард сел в лодку и сам погреб к кораблю Жанны.
Ему там нечего было делать, вернее, ему предстояло довольно невинное занятие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114