Сзади раздался хруст гравия. Моржов оглянулся. Это подходили друиды. Моржов не видел их с того дня, как их послал Сергач. Друиды были всё такие же: небритые и загорелые, в пиджаках поверх маек, в трико с «тормозами», в обрезанных резиновых сапожках. Такие же - и уже не те.
– Здорово, - сказали друиды, по очереди протягивая Моржову руку. - Сигаретой угости…
Ленчик забрал у друидов мотоциклетку - и лишил друидов смысла жизни. Зачем им вкалывать, если нельзя сгонять в Колымагино за выпивкой? А идти пешком - здоровье уже не то… Из друидов словно вынули стержень. Точнее, друиды сами вынули его из себя и смиренно отдали Ленчику, который сдал его в металлолом за копейки, а копейки сам и пробухал. Теперь друиды были просто противны Моржову, как раздавленные лягушки. Пожилые, бездарные, глупые мужики-и всё. Не более. Уж никак не хозяева Троельги. Не рукастые, деловущие умельцы. Не лихие и хваткие выпивохи. Просто никто.
– Домой поехали? - спросил Бязов (Чаков).
– Детей провожаем, - пояснил Моржов. Друиды столько времени вертелись в Троельге, а своими здесь не стали… Почему? Потому что финал их усилий был иным, нежели финал усилий самого Моржова, Щёкина, Костёрыча, Милены, Розки, Сонечки… У друидов финалом была бутылка, а не дети. От обитателей Троельги друиды отличались отдельным базисом, хотя надстройка вроде бы выглядела общей.
– Слышь, командир, ты в городе, если увидишь того парня… - начал было Чаков (Бязов).
– Скажу, чтобы отдал вам мотоцикл, - сам закончил Моржов.
Друиды скорбно и благодарно закивали.
Моржову совсем не было их жалко. Моржов понял, что, когда Ленчик забрал мотоциклетку друидов, случился мировой переворот и вселенная превратилась в блуду. Во вселенной добро было субстанционально - то есть вселенная была сделана из добра, а зло только заполняло пустоты, пусть и весьма обширные. Но с потерей мотоциклетки точка тяжести переместилась, и вселенная перекувыркнулась, превратившись в блуду. А в блуде субстанционально было зло. Добро же ютилось только там, куда смогло проникнуть. Во вселенной человеческая глупость была опасна лишь тогда, когда её прибирал к рукам какой-нибудь злой умник. Сама же по себе она была неприятна, но безвредна. А в блуде, отформатированной Пиксельным Мышлением, глупость превратилась в разновидность зла. И теперь отчуждения от глупцов Моржову хотелось столь же яростно, как и отчуждения от разных негодяев. Дураки уже достали Моржова не меньше подонков.
Вдали засвистела электричка, тихий перестук эхом побежал по молчавшим рельсам. Упыри вскочили, кинулись на перрон, похватали свои рюкзаки и загомонили, стараясь успеть сказать то, что не сказали вовремя:
– Дрисаныч, вы Костёрыча тоже в поход с нами берите!…
– Брилыч, до свидания!…
– Брилыч, мы к вам на выставку придём!…
– Роздамир-на!… Соф-санна!… Мильмитревна!… До свидания!…
– До свидания, мальчики… До свидания… - как-то неумело прощалась Милена и растерянно улыбалась.
– Ур-родцы!…- плакала Розка, жадно целуя любого, попадающегося ей в руки.
Соня спрыгнула со шпал, но стеснялась вклиниться в суету и стояла в стороне, закрыв ладошками рот. Глаза её были такими мокрыми, будто она провожала упырей по меньшей мере в Сибирь.
– Ничего не забыли?… - метался по перрону Костёрыч. - Отойдите от рельсов!… В электричке осторожнее!… Окна не открывайте!… Если чего-то в лагере оставили, я привезу, не беспокойтесь!…
Наташа Ландышева балетным шагом подошла к Моржову и вежливо сказала:
– До свидания, Борис Данилович! Спасибо за лагерь! Привстав на цыпочки, она культурно поцеловала Моржова в челюсть куда-то снизу и сбоку.
Банкет в честь закрытия лагеря подразумевал подогретое вино и жареные на костре сосиски. Моржов развёл огонь, потоптался вокруг, наблюдая, а потом исчез, оставив у костра шумно хлопочущих и смеющихся девок. Моржов искал куда-то запропастившегося Щёкина.
В холле жилого корпуса было уже темно, словно сумерки наступили здесь раньше, чем под небом. Вдоль стен громоздились тюки со спальными мешками и клеёнчатые сумки с неизрасходованными продуктами. Розка уже распределила продукты между всеми поровну. Щёкин сидел у окна и курил, глядя на неяркий закат.
– Чего загрустил? - спросил Моржов, присаживаясь напротив.
– А чего радоваться? - пожал плечами Щёкин. - Вернусь домой - прежняя бодяга начнётся. Город. У Светки в голове опять марсиане приземлились. Тоска зелёная. Здесь хоть Сонька есть…
– Ежели у вас любовь, так Сонечка и в городе никуда от тебя не денется, - заметил Моржов, закуривая.
– А где мне с ней в Ковязине встречаться? На каруселях? - Щёкин ожесточённо сплюнул прямо на пол.
– Я могу вам свою комнату уступать.
Щёкин подумал, отвёл взгляд и ответил с усталой злостью:
– Не переборщи. Ты и так мне уже до хрена всего уступил.
– Ты это о чём? - серьёзно спросил Моржов. Щёкин затянулся сигаретой так, что она истлела до половины.
– О Соньке, - честно сказал он. - И спасибо тебе за неё, кстати.
– Не стоит благодарности, - холодно произнёс Моржов.
– Я ведь на тебя не в претензии… - помолчав, сказал Щёкин. - И допытываться ни у тебя, ни у Соньки ни до чего я не буду. Кто с кем трахался - это не важно. А самолюбие и заровнять можно.
– Если хочешь совет от друга, то могу дать, - осторожно произнёс Моржов.- Заводи женщину, чтобы тешить её самолюбие, а не своё. Своё самолюбие всё равно всегда безутешно.
Моржов чувствовал всю горечь Щёкина, но не считал себя виноватым. Он и сам, как Гумберт - Лолиту, взял Сонечку уже распечатанной. Но его это только удивило, а Щёкина - уязвило.
– Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, почему Сонька дала… - мрачно и как-то отрешённо заметил Щёкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160