Окинь взглядом лесных зверей, птиц небесных, дивных ортоланов, нежных дроздов, кабаньи морды и окорока диких коз, все это — им, охота, рыбная ловля, земля, море — все им. А ты сидишь на хлебе и воде, и мы все здесь из кожи вон лезем для них, ночей недосыпаем, не едим и не пьем. А когда мы подохнем, они пнут ногой наши трупы и скажут нашим матерям: «Наделайте новых — эти уже не годятся».
Уленшпигель посмеивался, но не говорил ни слова, Ламме сопел от злости, а Вастеле кротко ему ответил:
— Ты все это сказал не подумав. Я живу не ради ветчины, пива и ортоланов, а ради торжества свободы совести. Принц — друг свободы — живет ради того же самого. Он жертвует своим довольством, своим покоем для того, чтобы изгнать из Нидерландов палачей и тиранов. Бери пример с него и постарайся спустить с себя жир. Народ спасают не брюхом, а беззаветной храбростью и безропотным несением тягот до последней минуты жизни. А сейчас, если ты устал, то поди и ляг.
Но Ламме устыдился и не пошел.
И они до рассвета ковали оружие и отливали пули. И так они провели три ночи подряд.
А на четвертую ночь Уленшпигель с Ламме направились в Гент, и дорогою Уленшпигель продавал клетки и мышеловки, а Ламме — oliekoek'и.
Поселились же они в Мелестее, городке мельниц, красные кровли которого видны отовсюду, и уговорились заниматься своим делом порознь, а вечером, до сигнала к тушению огней, сходиться in de Zwaan, то есть в таверне «Лебедь».
Ламме его новый промысел понравился, и он охотно бродил по улицам Гента, искал жену, без счета осушал кружки и все время ел. А Уленшпигель вручил письма принца лиценциату медицины Якобу Скулапу, портному Ливену Смету, Яну Вульфсхагбру, красильщику Жилю Коорну и черепичнику Яну де Роозе, а они отдали ему деньги, собранные для принца, и уговорили еще на несколько дней задержаться в Генте или в его окрестностях — тогда они, мол, еще соберут ему денег.
Впоследствии все эти люди были повешены на Новой виселице по обвинению в ереси, а тела их были погребены у Брюггских ворот, на Поле виселиц.
30
Между тем профос Спелле Рыжий разъезжал с красным жезлом на худой кляче по разным городам и всюду воздвигал помосты, разжигал костры и рыл ямы, в которые потом закапывали живыми несчастных женщин и девушек. А достояние убиенных отходило к королю.
Однажды Уленшпигель сидел вместе с Ламме в Мелестее под деревом, и ему стало грустно-грустно. В июне вдруг завернули холода. С неба, затянутого серыми тучами, падал град.
— Сын мой, — обратился к нему Ламме, — у тебя ни стыда, ни совести: вот уже четыре дня ты где-то шляешься, бегаешь к податливым девицам, ночуешь in de Zoeten Inval (в сладостном грехопадении), а кончишь ты тем же, чем кончил человек, намалеванный на одной вывеске: угодишь головой прямо в пчелиный улей. А я-то тебя жду in de Zwaan! Смотри, брат: такой распутный образ жизни до добра не доводит. Почему бы тебе не вступить на путь добродетели и не жениться?
— Послушай, Ламме! — молвил Уленшпигель. — Человек, для которого в той упоительной битве, что зовется любовью, одна — это все, а все — это одна, не должен легкомысленно торопиться с выбором.
— А про Неле ты забыл?
— Неле далеко, в Дамме.
Он все еще грустил, а град усиливался, когда мимо них, накрыв голову подолом; пробежала молоденькая смазливая бабенка.
— Эй, ротозей, о чем это ты замечтался под деревом? — крикнула она.
— Я мечтаю о женщине, которая накрыла бы меня подолом от града, — отозвался Уленшпигель.
— Вот она, — сказала бабенка. — Вставай!
Уленшпигель встал и направился к ней.
— Ты опять меня бросаешь? — вскричал Ламме.
— Да, — отвечал Уленшпигель — а ты ступай in de Zwaan, съешь одну, а то и две порции жареной баранины, выпей десять кружек пива, потом ложись спать — так ты и не соскучишься.
— Я последую твоему совету, — сказал Ламме.
Уленшпигель приблизился к бабенке.
— Подними мне юбку с одного боку, а я с другого, и побежим, — предложила она.
— А зачем бежать? — спросил Уленшпигель.
— Я бегу из Мелестее, — отвечала она. — Сюда нагрянул профос Спелле с двумя сыщиками и поклялся, что перепорет всех гулящих девок, которые не захотят уплатить ему пять флоринов. Потому-то я и бегу, и ты тоже беги и в случае чего защити меня.
— Ламме! — крикнул Уленшпигель. — Спелле в Мелестее! Беги в Дестельберг, в «Звезду Волхвов»!
Ламме в ужасе вскочил и, поддерживая обеими руками живот, пустился бежать.
— А куда этот толстый заяц помчался? — спросила девица.
— В норку, где мы с ним должны свидеться, — отвечал Уленшпигель.
— Ну, бежим! — сказала девица и, точно горячая кобылка, топнула ножкой.
— По мне, лучше остаться добродетельным и не бежать, — сказал Уленшпигель.
— Это еще что? — спросила девица.
— Толстый заяц требует, чтобы я отказался от доброго вина, от пива и от нежного женского тела, — пояснил Уленшпигель.
Девица бросила на него косой взгляд.
— Ты запыхался, тебе надо передохнуть, — сказала она.
— Я не вижу той сени, под которой я мог бы отдохнуть, — возразил Уленшпигель.
— Покровом послужит тебе твоя добродетель, — молвила девица.
— Я бы предпочел твою юбку, — заметил Уленшпигель.
— Ты метишь в святые, а юбка моя недостойна прикрывать святых, — возразила девушка. — Пусти, я побегу одна!
— А разве ты не знаешь, что собака на четырех лапах бежит быстрее, нежели человек на двух? — спросил Уленшпигель. — Вот и мы с тобой на четырех лапах помчимся быстрее.
— Уж больно ты востер на язык — добродетельному человеку это не пристало.
— Востер, — согласился он.
— А вот мне так добродетель всегда казалась чем-то вялым, сонным, неповоротливым, хлипким, — сказала девица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164