— Лерник!.. — позвали из сада. — Лерно!..
— Зовут тебя, иди, — сказал мальчик.
Тот не ответил и так же, как непонятно было, улыбался он или корчился от отвращения, когда говорил «ф-фу!», так и сейчас, смешав на лице улыбку и гримасу отвращения, он посмотрел на мальчика, поднял прут — вроде бы чтобы ударить, но не ударил, а вдруг шлёпнул себя по животу другой рукой. И видно, это ему понравилось — гримаса его была похожа теперь только на улыбку, лицо его медленно вытягивалось, он хотел повторить свой фокус, и мальчик выбросил было вперёд руки, но рубашка на том была белейшая, и нельзя было этими окровавленными, жирными от колбасы руками, нельзя было… Мальчик убрал руки.
— Не надо, — сказал мальчик, — запачкаешь рубашку.
— Ф-фу! — скорчил тот гримасу.
Погоняя кобылу, свесившись с седла, как это в кино бывает, рядом с ними объявился дед Месроп. Он посмотрел на них мутными глазами.
— Опаздываешь, Егишев сын, — сказал он и прохрипел через плечо в сторону садов: — Идёт, идёт он, идёт, идёт уже, здесь он. — И поехал на своей лошади дальше, но вроде бы на седле он удерживался еле-еле, и вроде бы он не погонял лошадь, вроде бы кобыла шла сама.
— Лерник!.. — позвали из садов. — Лерно, Лерник!..
Выгнув бровь, тот посмотрел Месропу вслед, потом медленно повернул красивую голову к садам, потом с форсом сплюнул и сказал мальчику:
— Хочешь, так тебя отделаю, что дорогу забудешь?
Мальчик посмотрел на него и сказал:
— Можешь?
Лицо этого Лерника стало вытягиваться.
— Могу.
— Если можешь, — сказал мальчик и проглотил сгусток крови, — значит, можешь.
— Что? — выгнув бровь, сказал тот. — Может, отца моего позовёшь?
— Не позову, — сказал мальчик. — Не бойся.
— Это я-то боюсь?
Мальчик проглотил кровь и посмотрел на него.
— А?
— Нет, ты не боишься, ты ничего не боишься, — сказал мальчик.
Зажав рукой нос, мальчик проглотил сгусток.
— Не смотри, — сказал он этому Лернику, но тот продолжал смотреть. — Не смотри на меня, — сказал мальчик.
— Буду, — сказал тот.
— Лерник… Лерник!.. — позвали.
— Зовут же тебя, иди, — сказал мальчик.
— Ты учителем хочешь стать? — спросил тот.
— Может, и стану, — сказал мальчик.
Тот улыбнулся.
— Ладно, — сказал мальчик. — Иди, — сказал мальчик. — Иди же, иди.
— А если не пойду?
— Уходи, — сказал мальчик. — Уйди же.
— На сегодня тебе достаточно, — сказал тот, сделал обманное движение, но не ударил, улыбнулся, повернулся и медленно пошёл к саду.
— Оставь прут, — сказал мальчик, и тот швырнул ему прут через плечо.
— Лерник, — позвали из садов. — Лерник! — И хором: — Лер-ник, Лер-ник, Лерно!
— Лерник! — послышался отдельный резкий женский голос, но тот мальчик не отвечал.
— Идёт он! — зажав рукой нос, крикнул мальчик. — Идёт он, идёт!
— Скажи, пусть быстрее идёт! — крикнул пронзительный женский голос.
— Идёт, — сказал мальчик и проглотил сгусток крови.
Ничего тайного не остаётся, про всё узнается, всё бывает видно. Из-за дерева, с пригорка или же из старой лошади Алхо смотрели сейчас Григорян, или его умерший сын, или дядя. Всё равно мальчику хотелось плакать только потому, что у него не было времени для драки, ему надо было ехать на станцию, а его втягивали в драку. Мальчик не заплакал, хотя походка этого Лерника, и его спина, отутюженные брюки, и длинная шея, и белейшая рубашка были красивые до слёз. Зажав рукой нос и закинув назад голову, мальчик пошёл к реке умыться.
Когда он вышел из-за деревьев, он увидел сверкающую тушу овцы, сверкающее в бликах солнца абрикосовое дерево, белое платье, красное платье, ослепительную машину… Радио пело, а Лерник перепрыгивал через каменную изгородь, и сквозь всю эту красоту они могли сейчас разглядеть мальчика, он омрачил бы их радость — и мальчик отошёл за деревья, в лес и спустился к реке другой дорогой.
— Ничего, — прошептал мальчик, и вытер нос, и вымыл лицо. — Ничего. — Но чтобы не говорить даже этого, чтобы вообще ничего не говорить, мальчик опустил всё лицо до ушей в воду и долго не вынимал его из воды. Пока не стал задыхаться. Потом снова окунул лицо в воду.
Лошадь дожидалась его.
— Алхо, — сказал мальчик и постоял немножко рядом с лошадью, — Алхо. — И так, стоя рядом с лошадью, мальчик почувствовал, что соскучился по дядиному крыльцу, по грушевому дереву, по сестрёнке, по небритому подбородку отца и по тому, как отец пришёл с косьбы и лёг на тахту, раскинув руки в стороны…
…Шапка деда Месропа зацепилась за куст, а кобыла стояла на маленькой скошенной опушке, и было ужасно представить удар лысой головы о землю.
Вся дорога до самого Сота и скошенная долина вдоль реки были пустынны, никто не ехал ни туда, ни обратно, и только кобыла стояла, навострив уши, смотрела на мальчика и на Алхо. Дед Месроп валялся на земле рядом с кобылой…
Мальчик не знал, что, когда пьяный падает с лошади, он не убивается насмерть.
— Дед Месроп, — позвал мальчик. — А дед Месроп.
— Дед, — сказал мальчик, — дед!
— Дед, — попросил мальчик, — ну дед…
— Дошоян устанет ждать тебя, уйдёт… дед!
— Дед Месроп!
— Дед, — сказал мальчик, — дед!
— Дед!
— Больно тебе, дед?
— Дед, — попросил мальчик, — дед!
— Дед!
— Дед… дед Месроп… дед!..
Оранжевый табун
В 1945-м наше село получило семь породистых кобыл и одного остервенелого горячего жеребца для пополнения нашего поредевшего за войну табуна. Не помню уже, куда они тогда все подевались, помню только, что через год остались одна кобыла какого-то удивительного оранжевого цвета и жеребец той же масти. Предполагалось, что жеребец — сын этой самой кобылы, и это подтверждалось тем обстоятельством, что кобыла не жеребилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67