Закон выше всего.
Речь получилась гладкая, лейтенант, явно довольный даже звучанием собственного голоса, почувствовал себя многоопытным мужем, и Ишхан показался ему неразумным ребёнком, которому всё надо объяснять.
— Ясно тебе, Антонян Ишхан?
Некоторое время они сидели молча: оба думали о том, что сказал лейтенант. Наконец Ишхан проговорил со вздохом:
— Что ж, видать, и твоё дело трудное, товарищ лейтенант.
— Значит, не один ты был?
— Не один.
— Кто же был с тобой?
Ишхан жалко улыбнулся.
— Все.
— Кто это — все?
— Все… — Ишхан стал раскачиваться на стуле взад-вперёд (сказать — не сказать?) и вдруг заметил на лбу у лейтенанта шрам; шрам напомнил ему лысую голову дядюшки Степана, и сходство это сделало лейтенанта Акопяна в глазах Ишхана таким же, как все, человеком. — По именам не стану называть, товарищ лейтенант. Напиши, Ишхан зарезал овец и вместе с друзьями съел их.
— Но давай постараемся понять друг друга, Ишхан.
— Да ведь нельзя имена называть, товарищ лейтенант.
— Не бойся, я в хороших отношениях с судьёй, ничего с вами не сделают.
— Э, раз уж до судьи дошло… Нет, по именам никого не назову. Я зарезал, ребята ели. Я сам тоже ел. И Реваз ел — все ели.
— Но ведь у каждого из ребят есть имя, не так ли?
— Есть, конечно, только зачем тебе имена?.. Не слыхал разве поговорку, — решил схитрить Ишхан: — «Слово чабана — слово; сказал чабан: не назову имён, значит не назовёт».
— Назовёт, назовёт.
— Не назовёт, товарищ лейтенант.
— Назовёт.
— А поговорка что говорит?
— Поговорку ты сам выдумал, Ишхан.
— Ха-ха-ха… Догадался, значит? Я думал, не смекнёшь. Хороший ты человек, товарищ лейтенант, честное слово. Сразу понял, что я сам выдумал… — Ишхан ещё немного посмеялся. — Ах, товарищ лейтенант, товарищ лейтенант… Ну, оставим эти имена в покое, очень тебя прошу, товарищ лейтенант.
— Не темни, Ишхан.
— Я не темню, товарищ Акопян, я тебе прямо, по-человечески говорю, что имён не назову.
— Назовёшь.
— Ну, если ты заставишь, придётся, конечно, но ты лучше не заставляй.
— Я не заставляю. Ты скажешь по своей воле.
— А моя воля такая — не говорить имён.
— Скажешь, Ишхан, скажешь, по своей воле и скажешь.
— Ты от меня имён не дождёшься…
Ишхан понимал, что таким образом он только чуть оттягивает ту минуту, когда вынужден будет назвать имена, он знал, что ещё немного, и лейтенант прервёт этот дружеский тон, и тогда он, Ишхан, сдастся.
— Ишхан, — лейтенант закурил сигарету и поднялся из-за письменного стола, — имена и фамилии. Ишхан!
— Прошу тебя, товарищ лейтенант, не заставляй…
Несколько лет назад, в сорок восьмом или сорок девятом, пропала лошадь нашего Авага. Все думали, что лошадь не пропала — пасётся где-нибудь в лесу и вот-вот явится. Но на следующий день пропала ещё одна лошадь — жеребец председателя. И не успели подивиться и обсудить как следует эти исчезновения, пропал буйвол тётушки Эрикназ, а через два дня гетамечское стадо убавилось на пятьдесят овец. А через месяц разнёсся слух — всё это дело рук знаменитого вора по имени Мко, недавно отбывшего четвёртый срок в тюрьме.
Весть эта пришла под вечер, моросил мелкий дождь, из тех дождей, которые как зарядят, так а льют целый месяц, пока всё село не заболотится, пока пастушьи бурки не одеревенеют, насквозь пропитавшись влагой, и пока от холода не застучат зубы даже у собак… Прибывший из райцентра рассказывал, что будто бы следователь на допросе приказал вору: «Встань! Расставь ноги, шире, ещё шире!» — и столько бил по щиколоткам сапогом, что не приведи бог…
— Ну-у-у!..
— Так ему и надо, мать его так!
А у Ишхана как раз в этот вечер болели ноги, боль поднималась от щиколоток к бёдрам и снова спускалась в щиколотки. В этот вечер Ишхан готов был утверждать, что ревматизм вовсе и не болезнь, а живое существо, холодное, как змея, и сильное, как змея, и можно даже дотронуться до него. И страсть как хотелось Ишхану полоснуть ножом по собственным лодыжкам, выковырять этого ползучего гада. И, потирая ноги, Ишхан стонал: «У-у… уж лучше бы руки болели… у-у-у…»
Лейтенант улыбнулся, сел. Ишхан мысленно поблагодарил его за эту улыбку:
— Словом, смешались эти самые овцы с нашими… А я молчу, думаю, ничего не скажу ребятам до ночи, а там засну, а уж как засну, ясное дело, не скажу. Помолчу, думаю, пока хозяин не объявится… Так я себе думаю, а Венетик тем временем взошёл на камень и стал читать: «Яго ты, Яго, ты, мол, такой-сякой, ты, мол, козлиная борода, чёртов рог ты, Яго…»
— Что это ещё за Венетик?
— Завен. Тот, которому мешок с солью вы помогли поднять. Мы его прозвали герцогом… Забрался, значит, Венетик на камень и читает… Что это он читал… Совсем вылетело из головы.
— Это неважно, — сказал лейтенант, — просто стал на камень и декламирует.
— Нет, — снисходительно улыбнулся Ишхан, — он читал что-то очень хорошее. Я всё помню, только название города забыл… в том месте, где он говорит: он схватил собаку за горло и задушил — вот так… Я не умею, как Завен, он очень хорошо это место читает. А город… оттуда армяне в Армению возвращаются.
— Париж?
— Нет, Париж помню.
— Лондон?
— И не Лондон.
— Тогда Нью-Йорк.
— Н-нет.
— Москва?
— Москву-то всегда помню.
— Берлин?
— Берлин тоже знаю. Абраам и Амо в войну дошли до Берлина.
— Абраам был в тот вечер?
— Нет, Абраам в клубе работает.
— Амо тоже в клубе?
— Нет, он на партийной работе. И они не имеют отношения к ферме.
— Ну ладно, а на ферме кто работает?
— Значит, стал наш Завен на камень и читает…
— Да, мы на этом остановились. Завен декламировал, а кто же его слушал?
— Мы остановились на названии города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31