Обыкновенный жулик, вот он кто!
— Ну что вам прочитать, товарищ лейтенант?
— Что-нибудь. — Лейтенант откинулся на спинку стула. Лейтенант? О нет! Он по меньшей мере дипломат, посол, уставший от своих посольских дел. А Завен… Завен всего-навсего обезьяна, научившаяся разным трюкам, и пусть эта обезьянка немного позабавит обременённого заботами деятеля.
— Что же прочитать?
— Что-нибудь.
— Закажите, товарищ лейтенант.
— Выбирай сам.
— Вы, конечно, хотели бы из европейской литературы?
— Очень хорошо, прочти из европейской.
— Из кого именно?
— Ну, из европейской.
— Но какого автора?
— Из Маркса можешь?
— Из Маркса? Могу.
— Ну, если можешь, — перевёл дыхание лейтенант, — прочти что-нибудь из Маркса.
— Но ведь Маркс не поэт и стихов не писал.
— Так ты о стихах говоришь? Я стихов не люблю, — решительно заявил лейтенант, — и поэтов не люблю, все они сумасшедшие. Есть и у нас в райцентре поэт, целый день пьяный.
— Совершенно верно, сумасшедшие, товарищ лейтенант, но что же мне прочитать всё-таки?
— Пишут всякую чушь, всё, что в голову взбредёт. И что это они столько пишут, не понимаю. Вместо того чтобы заниматься общественно полезной работой, чепухой занимаются!
— Но вы так и не сказали, что вам прочитать, товарищ лейтенант. — Всё существо Завена было переполнено желанием расхохотаться, смех трепетал и бился за плотно сжатыми губами.
— Прочти из Туманяна «Пёс и кот». Если знаешь, конечно.
— Конечно. «Пёс и кот»… Ко-о-от… ох-хо-хо-о… ха-ха-ха… «Пёс и кот»… ха-ха-ха-а-а!..
Листки допроса полетели на пол, на настольном календаре перевернулась страничка, вода в графине заплескалась. И добрых пять минут позванивали оконные стёкла, и где-то на краю села испуганно соскочил с плетня петух, не запев «кукареку», а в ущелье на мельнице глухой на одно ухо мельник сказал:
— Не иначе Завен смеётся. Интересно, что у них там в селе случилось? Да разве узнаешь? Сидишь круглый год на мельнице, одним ухом уже совсем ничего не слышишь, а другим разве только шум жерновов.
А в селе лейтенант вымещал на Завене свою злость. Да, он ненавидит этого пакостного Аршо, оскорблён недоверчивостью своего майора, очень жалеет себя, потому что из всех книг на свете он знает только «Пёс и кот»; да он постоянно жаждет выругаться по адресу учительницы музыки, которая обучает его дочь, высоко вздёргивая брови и громогласно рыча: «до, ре, ми… до, ре, ми… ре, ре ре». Он презирает, да, да, презирает этого вот самого Завена, который занят тем, что перетаскивает мешки с солью и делает вид, будто он и впрямь профессор, ни больше ни меньше; и, наконец, вот он, лейтенант, с самого утра сидит не евши и вынужден без конца допытываться, кто же делал этот проклятый шашлык, будь он неладен! Жирное ли было мясо, какой категории, какого сорта… О-о-о! Всё это накипело на сердце у лейтенанта и выплеснулось на голову несчастного Завена:
— Ты над кем это смеёшься, скотина! Замолчи! Заткнись! Ты кто тут такой… Молчать!.. Замолчи, а не то!..
И он разразился такой бранью, этот лейтенант, что можно было без особого труда заключить, из какого он села родом, кто его отец, чем он занимался до службы в милиции и так далее. Можно было с лёгкостью заполнить всю его анкету.
Завен не сказал больше ни слова, даже извинения не попросил. Ах, уж эти мне интеллигенты! Прочтут две-три книжки и рады, а как дело доходит до более или менее серьёзного разговора, молчат, словно в рот воды набрали.
— То, что не успел прочесть, прочтёшь в тюрьме! И овцы тебе больше не помешают. И на отсутствие времени не будешь жаловаться — будет времени вдоволь! Иди! Благодари бога, что прямо сейчас не арестовываю. Иди, иди!.. Профессор! Молчать! Вас только распусти немного — средь бела дня ограбите, не постесняетесь! Молчать! Ограбите и не моргнёте. Поглядите-ка ему в глаза — какие невинные… честные… Божий агнец, и только. Молчать!.. Разве он может убить овцу — он ведь сам как овечка… Иди! «В Тбилиси собака-турок оскорбил… я схватил этого собаку за горло…» Иди, иди! Профессор! Ничтожество! Голодранец!..
Это наш дом
И, глядя, как жена идёт с родника, согнувшись под тяжестью кувшина и большого ведра, а ребёнок сидит в пыли посреди дороги и бьёт ногами по земле, требуя, чтобы мать взяла его на руки, и, увидев, как козлёнок, забравшийся в сад, обгрызает саженец, Завен подумал, что ведёт он себя как дитя, как глупая баба, и что он забыл о своей ответственности перед семьёй. Плохо всё это кончится, подумал Завен. И сказал Павле:
— Ради Христа, Павле, не будь ребёнком. Веди там себя серьёзнее.
— Ты что им сказал?
— Не помню. Будь серьёзнее, слышишь?
— А я туда вообще не пойду.
— Вот я про это и говорю — пойдёшь и будешь вести себя прилично…
«Плохо всё складывается, — подумал Завен. — И всё из-за Ишхана, кто его за язык тянул, спрашивается. Но ведь не было воровства, чего же Ишхану было скрывать, — значит, из-за Аршо. Ты за Аршо не прячься, — сказал он себе. — Аршо — мазут, пройдёшь рядом — пристанет. Но на этот раз он очень даже кстати пристал. То есть как это кстати? — возмутился Завен. — Да при чём тут Аршо, кто он такой, в конце концов! И при чём тут следователь! Здесь, в Антарамече, есть я, есть моя работа, мои горы, мои овцы, мой Гетамеч». Разве не было случаев, когда Гетамеч уводил даже лошадей антарамечцев? Туда ткнёшься — нет лошади, сюда сунешься — нет проклятой. А потом вдруг звонок из Гетамеча: «Ну и добрые же у вас коняги, так жатку тянут, что вы и сами диву дались бы, сказали бы: «Не может быть, не наши они…» В антарамечской конторе некоторое время все молчат, потом самый смекалистый берёт трубку и звонит на телефонную станцию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31