Тогда Алисия в поисках спасения бросилась в мои объятия.
Но опасность и теперь не миновала: старик, несмотря ни на что, не отказывался от мысли о женитьбе.
— Оставь меня, — повторяла Алисия, соскочив с лошади. — Мне ничего от тебя не надо. Я пойду пешком — по дороге найдется добрая душа. Мне ничего не надо от тебя, негодяй!
Я достаточно прожил на свете, чтобы знать, как неразумно отвечать рассерженной женщине, и продолжал молчать, враждебно молчать. Алисия, сев на землю, судорожно выдергивала пучки травы.
— Алисия, я убеждаюсь, что ты меня никогда не любила.
— Никогда!
И она отвернулась в сторону.
Потом она принялась жаловаться, что я бесстыдно обманываю ее:
— Думаешь, я не заметила твоих ухаживаний за девчонкой в трапиче? И сколько притворства, чтобы ее соблазнить? А еще говорил мне, что мы задерживаемся из-за твоего нездоровья. Если теперь ты позволяешь себе это, то что же будет дальше? Оставь меня! Я ни за что на свете не поеду в Касанаре, а с тобой никуда, даже в рай.
Упрек в неверности заставил меня покраснеть. Я не знал, что ей ответить. Мне хотелось обнять девушку, поблагодарить ее за ревность прощальным поцелуем. Разве я виноват, если она сама хочет, чтобы я ее бросил?
Когда я слез с лошади, намереваясь поговорить с Алисией по душам, мы вдруг увидели, что по склону холма спускается всадник и галопом скачет к нам. Алисия в испуге крепко схватила меня за руку.
Незнакомец, спешившись неподалеку от нас, подошел и снял шляпу.
— Позвольте вас спросить, кабальеро?..
— Меня? — резко перебил его я.
— Да, ваша милость. — И, откинув плащ, он протянул мне свернутую бумажку. — Вот вам повестка от моего крестного.
— А кто он такой?
— Здешний алькальд.
— Это не мне, — сказал я и возвратил бумажку, не читая ее.
— Значит, это не вы были в трапиче?
— Конечно, нет. Я еду интендантом в Вильявисенсио, а эта сеньора — моя жена.
Получив такой ответ, незнакомец растерялся и не знал, как ему поступить.
— А я-то думал, — пробормотал он, — что вы те самые фальшивомонетчики, что останавливались в трапиче. Оттуда послали в село нарочного, чтобы начальство арестовало их, но крестный был в поле. Он открывает алькальдию только в рыночные дни. Кроме того, на его имя пришло несколько телеграмм. А ведь я теперь полицейский комиссар...
Не дав «комиссару» времени продолжить объяснения, я приказал ему подвести лошадь сеньоре. Алисия, чтобы скрыть свою бледность, опустила на лицо вуаль. Мы тут же двинулись в путь. Появившийся так некстати незнакомец проводил нас молча глазами, но потом внезапно вскочил в седло и, догнав нас, с улыбкой обратился ко мне:
— Ваша милость, распишитесь на этой бумажке, пусть крестный удостоверится, что я выполнил его поручение. Подпишитесь, как интендант.
— А есть у вас чем писать?
— Нет, но по дороге найдем. Я должен привезти расписку, иначе алькальд посадит меня.
— За что? — спросил я, не останавливаясь.
— Если верно, что вы назначены чиновником, помогите мне. Вышел такой случай... Кто-то украл телку, а подумали на меня. Меня арестовали, но крестный взял с меня подписку о невыезде, а потом, за отсутствием комиссара, определил меня на эту должность. Зовут меня Пепе Морильо Ньето, а прозвали Пипой...
Болтливый плут продолжал ехать справа от меня, рассказывая о своих злоключениях. Он взял у меня узел с одеждой, положил его к себе на седло и заботливо следил за тем, чтобы он не упал.
— Мне не на что купить приличный плащ, и нужда заставляет меня ходить босиком. Извольте видеть, ваша милость, этой шляпе больше двух лет, и я привез ее из Касанаре.
При этих словах Алисия испуганно взглянула на Пипу.
— Вы жили в Касанаре?
— Да, сеньора, я знаю льяносы и каучуковые леса Амазонки. Немало ягуаров и змей убил я там с божьей помощью.
В эту минуту нам встретились гуртовщики, гнавшие скот. Пипа стал упрашивать их:
— Сделайте одолжение, дайте карандашик расписаться.
— Таких вещей не держим.
— Не говорите при ней о Касанаре, — шепнул я Пипе. — Едемте со мной, и при первом удобном случае вы дадите мне сведения, которые могут быть полезны мне как интенданту.
Докучливый Пипа тараторил без умолку, рассыпаясь в любезностях. Он заночевал с нами близ Вильявисенсио, превратившись в пажа Алисии и развлекая ее своей болтовней. И в ту же ночь он сбежал, украв мою оседланную лошадь.
Все эти мрачные воспоминания теснились в моей голове, как вдруг мое внимание привлекла яркая вспышка недремлющего пламени костра, разложенного в нескольких метрах от наших гамаков, чтобы предохранить нас от нападения ягуара и других ночных опасностей. Дон Рафо раздувал огонь, стоя перед ним на коленях, как перед божеством.
А между тем унылая пустыня продолжала молчать, и душу мою наполнило ощущение бесконечности, излучаемой мерцающими созвездиями.
И я опять вернулся к воспоминаниям. Вместе с угасшим днем навсегда ушла половина моего «я», и мне предстояло начать новую жизнь, отличную от прежней, рискуя погубить остаток молодости и самый смысл моих мечтаний, ибо, если бы они и расцвели вновь, их или некому было бы посвятить, или алтарь, для которого они предназначались, был бы занят неведомыми прежде богами. Алисия, наверное, думала о том же, и, усиливая во мне угрызения совести, она в то же время смягчала мою тоску, деля ее со мной, потому что и она сама летела, как семя, уносимое ветром, не зная куда и страшась земли, которая ее ожидает.
Алисия несомненно обладала страстным характером: в минуты отчаяния решимость торжествовала в ней над робостью. Порою она жалела, что не отравилась.
— Пусть я не любила тебя такой любовью, какой ты ищешь, — говорила она, — но как ты решился воспользоваться моей неопытностью и обречь меня на несчастья?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83