Воспоминания нахлынули на него. Он вспомнил свою молодость, жену, былые надежды – все, чем так сладостна горькая жизнь человека! Вспомнил о горах, где в прежние годы паслась его отара, и в памяти его всплыл тот далекий Иванов день, когда он, идя на праздник, встретил девушку и полюбил ее с первого взгляда, и кровь, воспламенившись, бурно потекла по жилам. Печаль залила его сердце. Куда ушло это счастье, почему исчезло оно?…
Он как бы видел себя чужими глазами: полный сил и счастья юноша превратился теперь в одряхлевшего старика, которому суждено последние дни своей жизни побираться, бродя из дома в дом, который даже в час смерти не будет оплакан никем… Горе сдавило обручем сердце, долго сдерживаемое отчаяние подступило к горлу, закипело, заклокотало в груди и наконец хлынуло слезами из глаз.
Слезами утолил он душу свою, поднялся еле живой, весь разбитый, и посмотрел в сторону родного села.
– Ах, превратный мир! – воскликнул он, махнул безнадежно рукой, отвернулся и, шатаясь, побрел по направлению к Владикавказу – Дзаугу.
Онисе, человек бывалый, не очень склонный грустить из-за разлуки с братом, к тому же еще уступившим ему свою долю, все-таки в последнюю минуту растрогался, и потому пришел домой с тяжелым сердцем.
– Что с тобой? – спросила его жена.
– Ничего! – тихо ответил Онисе, украдкой вытирая набежавшую на глаза слезу.
– Ты поплачь, не стесняйся! – насмешливо проговорила жена, усаживаясь у очага.
– Уж не думаешь ли ты, что с братом так-то легко расстаться?… Бог знает, доведется ли когда свидеться?…
– Ему хорошо, он ушел, и все тут!.. Нам вот худо будет, если бы и захотели, никогда нам не уйти из здешних убогих мест.
– Да, все это верно, он ушел, и да поможет ему бог… Но как нам быть с девушкой, с несчастной этой?
– С Нуну? Многие к ней сватаются. Отдадим, отделаемся, и все тут!
Онисе опустил голову и задумался.
– Как быть? Не нравится мне этот парень, как взять грех на душу – отдать за него чужую дочь? Да и девушке, бедняжке, не по сердцу он, говорит, покончу с собой, а за него не пойду.
– Что ее спрашивать, ей-богу! Пойдет за того, кого мы для нее выберем.
– Да, но ведь Нуну любит другого и…
– Ну и пускай себе любит, что из того? – резко оборвала жена.
Дверь открылась, и в комнату бесшумно вошла девушка лет шестнадцати-семнадцати, стройная, тонкая, с высоким медным кувшином за спиной. Она не спеша опустила кувшин на пол, отвязала от него ремни и повернулась к сидящим:
– Где отец? – опросила она.
Этот простой вопрос, заданный совсем спокойно, почему-то смутил Онисе и Махию. Они не нашлись, что сказать, и молчали.
– Отец где? – все так же спокойно повторила она свой вопрос, пристально глядя на Махию.
– Ушел, – наконец ответила Махия.
– Ушел? – переспросила Нуну упавшим голосом, и руки ее повисли вдоль тела.
Как острие копья, вонзилось ей в сердце это слово, она даже не сразу осознала его.
– А я-то думала… – тихо сказала она и, медленно опустившись на пол, стала беззвучно плакать.
– О чем ты плачешь? – принялась утешать ее Махия.
– Я хотела повидаться с отцом, – сквозь слезы шептала Нуну,
– Перестань, пожалуйста! – рассердилась Махия, но тотчас же спохватилась и добавила спокойно: – Вот скоро выдадим тебя замуж, и позабудешь ты все свои огорчения.
– Я не хочу замуж! Не пойду! – хмуро произнесла Нуну.
– Это ты сейчас так говоришь, а потом передумаешь, – сказал Онисе.
– А уж за какого человека тебя выдадим, ей-богу, всем на зависть, – продолжала Махия.
– Нет, нет, не хочу! – твердила Нуну. – Знаю я, за кого вы меня прочите; удавлюсь, а за него не пойду!
– Почему так, почему не пойдешь?
Нуну молчала. Вдруг ей подумалось: а что, если броситься в объятия Махии, прижаться к ее груди, преодолеть девическую стыдливость, открыть свою заветную тайну: Я люблю другого, пожалей меня, Махия! Она подняла голову и увидела суровое лицо своей тетки, встретила ее леденящий взгляд. Слова застыли у нее на устах. С ужасающей ясностью поняла она, что перед нею не друг, способный понять ее чувства, а чужая женщина, давно уже неумолимо решившая ее судьбу, что она не изменит своего решения и никакие слова, никакие мольбы ее не смягчат.
И в самом деле, как бы в подтверждение ее предчувствия, Махия произнесла сурово и решительно:
– Ну, будет, довольно!.. Твой отец, уходя, поручил нам твою судьбу, и ты пойдешь замуж за того, кого мы выберем тебе в женихи.
Нуну посмотрела на нее глазами, полными скорби и решимости не покоряться, не уступать никому.
– А теперь ступай на луг, захвати с собой серп и накоси там где-нибудь травы на свясло, – сказала Махия и встала.
Встала и Нуну, покорно пошла исполнять приказание. Выйдя в поле, она остановилась. Она одной рукой уперлась в бок, словно поддерживая свой тонкий стан, другая рука, державшая серп, висела, как сломанная, вдоль бедра. Время шло, минута сменяла минуту, а она все стояла, вперив застывший взгляд в пространство и всецело уйдя в свои горькие думы.
– Удачи тебе в твоей работе! – громко окликнул Нуну стройный юноша, неслышно подошедший к плетню. Облокотившись на него, он со спокойной улыбкой следил за девушкой.
Девушка вздрогнула, вся зарделась от смущения.
– Хорошо же ты работаешь! – все с той же улыбкой продолжал юноша, поглаживая молодой пушок над верхней губой.
Нуну заставила себя наклониться и дрожащей рукой принялась срезать траву.
Юноша медленно шагнул через плетень, подошел к девушке и сказал:
– Постой, дай-ка мне серп, я тебе пособлю.
1 2 3 4 5 6 7