Гарри показалось, что он припомнил, что Хелена даже сказала "Сперва": сперва они пойдут поесть, а потом, может, в постель? По меньшей мере это не исключалось.
Теперь рассердился Гарри, он был не в состоянии без обиняков назвать какой-нибудь ресторан, в котором они могли бы встретиться завтра в восемь вечера. Пришлось просить Хелену перезвонить ему, потому что он при всем желании не может с ходу решить, куда им пойти. В конце концов, он три года прожил в Африке, добавил он в качестве извинения.
Благодаря тому, что Хелена должна была перезвонить, в их встрече больше не было момента неожиданности. Гарри казалось, что он чувствует, как ее нервирует его нерешительность. Ведь именно из-за его нерешительности у них с Хеленой тогда ничего не вышло. И возможно, вдруг осенило его, его нерешительность была виной тому, что он поступил на эту идиотскую дипломатическую службу, в этот приют безнадежных чистюль-неудачников, с которыми вообще не желал иметь дела.
Гарри с нетерпением ждал звонка Хелены, не отваживаясь отойти от телефона. Сущее наказание. Он так радовался предстящей встрече и был настолько сбит с толку, что не мог представить себе кафе, которое соответствовало бы его состоянию.
Когда зазвонил телефон, Гарри все еще не знал, что делать. Он опять проявлял нерешительность. Схватив с полки "Желтые страницы", он дрожащими пальцами стал перелистывать их в поисках раздела "Рестораны". Телефон прозвонил уже в пятый раз, когда он наткнулся на указание "См. Кафе, рестораны". Он сдался и прекратил поиски. Сейчас он откроется Хелене и встретит ее шутку речью в защиту беспомощности: если бы было больше беспомощности, было бы меньше войн. Решительность есть воинственное качество.
Гарри поднял трубку. Звонившим оказался его братец Фриц. У него были какие-то проблемы с подругой.
Она мать двоих детей, и нельзя сказать, что брак у нее оказался неудачным, но между делом она немного ценила позию, а вместе с ней и его, Фрица. Гарри между тем отыскал раздел "Кафе, рестораны". И, невнимательно слушая излияния Фрица, он также невнимательно стал читать список по алфавиту. Одновременно он вырисовывал ручкой буквы на кромке страницы. Постепенно возникло узорным шрифтом написанное предложение "Куда со мной?".
Внезапно он услышал, как Фриц принялся жаловаться, что они с подругой только и делают, что ходят есть. Гарри тут же спросил:
-- А куда?
Фриц не понял:
-- Что значит, куда?
Гарри было интересно выяснить, в какой ресторан. Этого Фриц не понял вовсе. Его проблема не в выборе ресторана, а в том, что он со своей подругой, какой-то врачихой, может встречаться только в ресторанах, потому что она из ложного почтения к своему мужу не желает переступать порога фрицевой квартиры. Это смертельный номер. При всей склонности своего рода препятствие. И в довершение ко всему, у нее на квартире они тоже не могут встречаться, там находится ее собственный муж, присматривающий за двумя их детьми, это чудовище. Гарри нашел проблему чересчур преувеличенной. Он всего лишь хотел, чтобы Фриц назвал ему какой-нибудь разумный ресторан, а Фрицу сейчас было не до ресторанов. Ему хотелось говорить о своем изнуряющем чувстве. Однако Гарри был неумолим. "Тебе как писателю, -- сказал он, потому что знал, что Фриц будет рад этому определению только в том случае, если вложить в него иронию, -- тебе как писателю не должно быть безразлично, в каком ресторане сидеть." Но сегодня Фрица и этим было не пронять. Ему было абсолютно плевать, в каком ресторане встречаться с Инес. Наверняка, Гарри хочет его высмеять, он ничего не понимает в любви, благодаря этой его профессии дипломата он стал еще более бесчувственным, чем раньше. Гарри, которому стало не по себе от столь частых заявлений Фрица о чувствительности писателей, быстро сказал, что для него очень чувствительно, если невыносим ресторан с дурацкими меню и свечками и бокалами на длинных ножках. На этом разговор закончился. Гарри не стал продолжать.
Дело было не только в этих идиотских свечках, от которых ему становилось скверно. Также малопереносимым был для него новомодный треск электронных кассовых аппаратов. И еще все чаще попадались эти кельнерши и кельнеры, производившие впечатление наемников в их униформах. Они были не особенно дружелюбны, однако так перегружены работой, что их невозможно было упрекнуть в недружелюбности. Они спрашивали, с каким дрессингом подать салат, с итальянским или французским? И почему они не могли сказать "соус"? Соус ведь красивое слово. Тоже заимствованное, но со значением. В нем еще что-то таилось. По меньшей мере в переносном смысле еще применимое для этого не поддающегося дефиниции месива, скрепляющего, словно болотная жижа, знаки жизни. Соус еще содержал органическую субстанцию, думая о нем, можно было вспомнить про более или менее вкусный гуляш и про можжевеловые ягоды. Дрессинг же был ни чем иным, как небольшой порцией искусственной размазни, которой заправляли салат. Существовало что-то типа капиталистического и социалистического соуса, в которые окунались Восток и Запад, однако не существовало капиталистического или социалистического дрессинга, этого еще не хватало. Хотя до этого еще дойдет, когда в объявлениях о знакомстве или браке водители порше будут расхваливать себя под прогрессивным или консервативным дрессингом: вывалянные в мировоззренческих пряностях. В этом будет ощущаться последовательность. Новые немецкие языки уже говорили, что все заправляемо. Выражение, которое Гарри фон Дуквиц изначально считал убогим. "Такое меня заправляет," -- кто так говорит, тот сам окончательно превращает себя в салат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45